Елена Коронатова - Жизнь Нины Камышиной. По ту сторону рва

Но все книжное становится «как будто видишь», если вслух читает бабушка… Дети сидят у длинного обеденного стола. Катя занята починкой своего бельишка; Натка слушает, приоткрыв рот; Нина, подперев голову руками, смотрит на заледенелое окно. Постепенно все начинает исчезать: светлый круг на столе от лампы, огромные тени от филодендрона на потолке, заледенелые окна, и даже сестры, и даже сама бабушка… Остается лишь живой голос бабушки. Он неторопливый, немного однообразный. Но вот он неожиданно поднимается на ноту выше… и обрывается. Секунду молчит голос, давая детям подумать, и опять ведет, ведет за собой. Нина не только слышит, но и видит, как «ветки седые стоят в стороне», «а по бокам-то все косточки русские»… Даже мурашки по коже…

Новая жизнь началась с большущего сундука, что стоял в кладовке под лестницей. Нина заглянула в него из любопытства. Сундук был набит книгами, их вынесли в кладовку, когда бабушка с Колей переехали. Вытащила первую попавшуюся: темный переплет, покрытый плесенью. Соскоблив ножницами плесень, прочитала: «М. Ю. Лермонтов». Бабушка, увидев ее с книгой в темном переплете, сказала: «Рано бы тебе», но книгу не отобрала.

Свершилось необычайное — Нина перестала быть девочкой, неловкой, в длинном нелепом платье, перешитом из верблюжьего одеяла. Она превращалась в черноокую черкешенку Бэлу или в красавицу княжну Мэри, а то в Нину Арбенину — «О, сжалься! Пламень разлился в моей груди, я умираю».

Нина сидела в углу дивана, подобрав под себя ноги, и, прижимая к груди книгу в темном переплете, беззвучно что-то шептала. Нина представляла — все происходит с ней, как у Лермонтова. Один раз, к собственному удивлению, она была Печориным и скакала по горной дороге в погоне за Верой, а потом, упав на камни, безутешно рыдала.

Стихи стала читать из-за интересной картинки — черноволосый юноша карабкался по скале, внизу бурлил горный поток. Лицо у юноши красивое, но какое несчастное! «Немного лет тому назад…» Ее поразило звучание необычайных слов… «струи Арагвы и Куры», «и солнце сквозь хрусталь волны сияло сладостней луны…» И она повторяла: «…сквозь хрусталь волны…». И еще раз, и еще… Мцыри! Бедный Мцыри! Тебе ужас как было плохо! Иконы, кельи, монахи и «кадильниц благовонный дым». Ей показалось — в ее жизни и жизни Мцыри есть что-то схожее. Ее вот тоже никуда не пускают, как в заточении.

Нина залезла на окно за гардеробом. Увидела низкое небо в сумрачных облаках, как будто на небе громоздились скалы, увидела голую черемуху у забора. Нина все повторяла и повторяла еле слышно: «Я знал одной лишь думы власть, одну, но пламенную страсть…».

«Жизнь, полная тревог», была, конечно, там, в школе. Вот возьмет и убежит, как Мцыри. Куда убежишь — ночью выпал снег, у нее нет пимов. Написать бы Петренко, он бы обязательно достал ей пимы, но вот беда — адреса Петренко она не знает…

Зима нагрянула с метелями, с сильными снегопадами, с трескучими морозами; трещали углы домов, скрипел снег, повизгивал под полозьями саней. Воробьи на лету замерзали и падали на ухабистые дороги. В морозные дни город погружался в сизо-голубой туман. Белые стены собора, величественно возвышавшегося на площади, рядом с городским садом, в такие дни как бы растворялись в тумане. Только висел в сизо-голубом воздухе золотой крест.

Холодно и сумрачно в квартире Камышиных. Окна покрыты толстым слоем льда и серебристым инеем. Сестры с нетерпением ждали вечера. Вечером бабушка затопит печку, нажарит к ужину котлет. Только подумать — котлеты! Днем пришел татарин, предложил купить конину.

Тетя Дунечка, теперь она всегда старалась как бы случайно попасть к обеду, тряхнув головой, отчего поблекшие розочки на ее шляпке судорожно закивали, воскликнула:

— Лучше умереть с голоду! Есть эту погань! Нет, лучше голодать!

Татарин обиделся:

— Свинья поганый, конь чистый.

— Да, да, лошадь чистое животное, — сказала бабушка, — она не станет пить из грязного ведра.

Ужинали, как в былые времена, не в кухне, а в столовой. Нина старалась отламывать по маленькому кусочку, но две котлеты исчезли моментально, — вкусная еда ужасно быстро съедается. За чаем, придвинув к себе лампу, бабушка вслух читала газету.

— Волна беженцев не стихает… расселение беженцев… Нет, вы только послушайте: по декабрь в нашу губернию прибыло с Поволжья семнадцать тысяч беженцев.

— К моей хозяйке, — сказала Лида, — вчера с Поволжья приехала сестра с ребенком. У нее умерли от голода муж и двое детей. На женщину и ребенка смотреть страшно — живые мощи. Хозяйка злится, самим есть нечего.

Мама страдальчески поморщилась:

— Не стоит при детях про такие вещи рассказывать.

— А по-моему, стоит, — упрямо возразила Лида, — достаточно, что нас под стеклянным колпаком воспитывали.

— Ну, сейчас не время обсуждать методы воспитания, — сердито сказала бабушка. — Да, вот интересная заметка… «Курсанты Энской пехотной школы постановили взять на свое иждивение 15 человек детей из голодных губерний. Молодцы курсанты! Кто за ними?» — Бабушка помолчала, а потом подобревшим голосом, произнесла: — У русских солдат всегда была святая душа.

— Но это же красноармейцы! — ехидно заметила Лида.

Бабушка хмуро глянула поверх очков.

— Солдаты всегда остаются солдатами.

— Но они же красные, — не унималась Лида.

Мама поспешно спросила, что идет в театре.

Бабушка не ответила. Хмуря густые и все еще черные брови, она сказала:

— Сколько бедствий принесла революция! Голод. Беженцы. Эпидемии. Дожили… только подумать: за конину платим серебром…

— Голодали и до революции! — рассердилась Лида. — И раньше были эпидемии, а в придачу к спекулянтам были и ростовщики и всяких мастей буржуи. Только до революции нас это не касалось. Вот мы и не замечали. Все эти бедствия неизбежны после двух войн…

— Уволь, пожалуйста, — оборвала Лиду бабушка, — я уже стара, чтобы мне мораль читать! — Бабушка ушла в свою комнату.

— Зачем ты так? — с упреком сказал Коля. — Вечно ты маму дразнишь. — Он ушел за бабушкой.

— Умный она человек, а не понимает, — оправдывалась Лида.

— Это ты не понимаешь… Дети, идите в свою комнату, — распорядилась мама.

Вот опять, как что особенное, так — «идите к себе».

— Лида воображает, будто умнее бабушки. Вон что красные наделали, — сказала Катя в детской. — Уж ты, Нина, должна понимать: тиф, беженцы, голод…

— Ты сильно понимаешь, думаешь — учишься в школе, так все и понимаешь, — в спорах Натка всегда принимала Нинину сторону.

— В школе… — лицо Кати стало грустно-озабоченным, — в школе… нам учительница говорила, что помещики издевались над крестьянами, продавали их…