Сергей Снегов - Река прокладывает русло

Лесков запальчиво крикнул:

— Не в планировании дело, а в Крутилине! Этот бонза плюет на все незавершенки, ему только подавай готовое.

— Прежде всего, товарищ Лесков, никаких бонз! — холодно возразил Кабаков. — Крутилин строил заводы для страны, когда ты еще в детский сад ходил, — уважать надо! А если в чем он ошибся, другой метод есть, тоже без бонз, — производственное совещание, парторганизация. Это тебе на будущее, товарищ Лесков. А что до незавершенок, так столько хаоса с этими процентовками, что и святого допечет. В общем, об этом деле надо разговаривать с нормировщиками и плановиками, а не со мной.

Кабаков уехал. Лесков возвратился к себе раздосадованный. Щукин подсчитал выполнение за месяц, цифра получилась убийственная — 78 процентов. Но Лесков не впал в отчаяние. Ущерб, нанесенный ему Крутилиным, он, если бы и захотел, не сумел бы перекрыть срочным выполнением мелких заказов. Тем более не следовало отказываться от «концентрации сил». Лесков обнаружил, по мнению Щукина, «редкое непонимание специфики». Он повторил, что его интересуют не цифры, а материальные результаты. С результатами пока хорошо. Придет время, будут желаемые цифры. Ждать всего месяц, до следующего отчета у него терпения хватит.

— Ждите, ждите, — сказал Щукин, пожимая плечами. — Ждать придется меньше месяца.

Они в самом деле пришли скоро, эти результаты: с красной городской доски почета — «Лучшие цеха нашего комбината» — было стерто название лаборатории и аккуратно вписано на соседнюю черную доску — «Отстающие предприятия». На хозяйственном активе Лескова помянули среди тех, кто не справляется с работой; в местной газете появилась хлесткая статейка «Плоды зазнайства и неумения руководить». Даже клубная самодеятельность «прорабатывала» несчастную лабораторию в тягучих, как тесто, частушках. А завком профсоюза сообщил, что уменьшает лаборантам число путевок в санатории и дома отдыха как отстающему отряду тружеников комбината.

Потом Лескова вызвали для объяснений в плановый отдел. Он шел с тяжелым сердцем: о плановике Двоеглазове все отзывались как о черством и упрямом формалисте. «Ничего, утешал себя Лесков. — И плановики — люди, нужно только с ними обходиться, как с людьми». Он и начал так свой разговор — по-человечески:

— Прошу вас, Даниил Семенович, спокойно выслушать, как все получилось.

Двоеглазов не проявил особого интереса, махнул рукой и категорически постановил:

— Обыкновенная история, товарищ Лесков, тысячу раз слышал. Для начала простим — по неопытности вашей. А в следующий месяц спуску не ждите.

Лесков не удержался от горького замечания:

— Боюсь, вам показуха нужна, а не работа. Я же вам все основания объясняю, почему…

— Не показуха, а показатели! — невозмутимо прервал Двоеглазов, обратив на него сильные, как лупа, очки. — Придется подтянуться, товарищ Лесков, с показателями у вас неважно. А насчет оснований — тоже не ново. Хозяйственники, если их послушать, проваливают программу только на самых убедительных основаниях.

Как ни злился Лесков, он должен был признаться, что не одна формалистика была в этом рассуждении — имелась тут и правда. Забыв, что еще недавно в нем бушевало весеннее настроение, Лесков перенес самую трудную первую неделю. Вал хлынул через него — он устоял на ногах. Но дальше стало не лучше, а хуже. Снова пришел Щукин и доказал, что и в наступающем месяце они не окончат регуляторов на медеплавильном заводе. Крутилин, конечно, опять не оплатит незаконченные работы.

— Что вы советуете, Юлиан Борисович? — помолчав, спросил Лесков.

Щукин, отечный старик с седой бородкой и умными глазами, понимал мучения своего начальника и даже сочувствовал его борьбе. Но многолетний опыт подсказывал ему, что борьба эта безнадежна. Он проговорил после некоторого колебания:

— Я уже рекомендовал: отказаться от сосредоточения сил на двух участках. Нужно вести много работ с таким расчетом, чтоб в одном месяце кончалась одна, в другом — другая. Только так добьемся требуемой гибкости в планировании.

Это было то самое, что все делали, — хваленое искусство настоящего хозяйственника. Но Лесков не мог пойти на это. К чертовой матери гибкость в планировании! Хорошо, он согласен несколько сократить объем работ на медеплавильном, раз в этом месяце они не могут там все завершить. Но освободившиеся рабочие руки он бросит на ускорение монтажа на обогатительной фабрике. Как смотрит Юлиан Борисович на такое решение?

— Думаю, через месяц вас снимут с должности за систематическое невыполнение производственных планов, — честно ответил Щукин.

На это Лесков возразил с горячей уверенностью:

— Помяните мое слово, Юлиан Борисович, через месяц не меня снимут с работы, а сократят классификаторщиков и пробоотборщиц, ибо они станут не нужны рядом с нашими автоматами.

Лесков, возвратившись с фабрики, позвонил Галану и предложил помощь — переконструировать дифманометр. Галан сразу ответа не дал. Если бы Лескову рассказали, в чем причина колебания Галана, он не поверил бы или возмутился, до того эта причина была чужда всему, чем жил Лесков и его помощники. Когда Закатов обвинял Галана в чем-либо подобном, Лесков морщился — обвинения казались пристрастными. Сам Галан опасался раскрывать свои мысли даже таким близким людям, как жена: у нее он тоже не нашел бы сочувствия. Он хитрил с самим собою, с ней вовсе нельзя было откровенничать. Галан хорошо знал, что окружающие именно потому относятся к нему с недоброжелательством, что подозревают в жадности и равнодушии к делу, если оно не несет в себе личных выгод — нужно было поневоле сдерживаться.

Чем больше Галан вдумывался в предложение Лескова, тем меньше оно ему нравилось. Дело было не только в признании неудачного решения важного узла, хотя и к этому Галан был чувствителен. Он поеживался, представляя, как зашепчутся по углам: «Галан-то, изобретатель, глупость наконструировал!» А жена, Анюта, наверное, крикнет с гневом: «Что это, Александр Ипполитович, про тебя рассказывают — просто слушать не могу!» Помощь Лескова наносила Галану существенный материальный ущерб. Приделанный к заводскому механизму новый прибор был единственным оригинальным элементом всей схемы регулирования. А что останется его, галановского, после того, как конструкторское бюро сотрет остатки его мысли и заменит их общеизвестными деталями? Любое старье, лишь бы не твое, — таков их принцип, он этот народ хорошо изучил. И изобретения не выйдет. За ним останется техническое усовершенствование, приборы, выпускаемые для измерения больших давлений, предложил использовать на давлениях малых. А за усовершенствование платят вдвое меньше, чем за изобретение. Дело крупное, тут речь идет о миллионах рублей экономии, премия в случае удачи будет не меньше шестидесяти тысяч: аккуратный Галан все заранее высчитал. Потеря тридцати тысяч рублей — вот что означало предложение Лескова. Помощь обходилась дороже, чем драка.