Николай Бондаренко - Будни и праздники

— Кричи, если хочешь. Я думаю, что найдутся и другие свидетели, которые подтвердят, что ты — обыкновенная истеричка.

Она перевела дыхание и опять опустилась на стул.

— Не к спеху. Главное — чтобы ты понял. Тут, между прочим, полтора года назад утонул один бухгалтер. В Амударье. Шляпу нашли, а самого нет. Говорят, собирался куда-то писать жалобу…

— А цепко ты держишься за своего Кайтанова. Даже при твоих-то аппетитах. Должно быть, он и в самом деле мошенник высокого класса. Прошу прощения — деловой человек.

— Все эти пошлые оскорбления выдуманы ничтожными людишками вроде тебя, чтобы оправдать собственное убожество. Меня этим не проймешь.

— Это сразу заметно. — Он помолчал, затем проговорил в раздумье: — Когда Борис привел меня в твой дом, я поначалу поразился. Хотя и говорят: гора с горой не сходится, а все же… А теперь я не удивляюсь. Вы с Борисом просто обязаны были встретить друг друга… Но в искренность ваших чувств я не верю ни на йоту. Когда его прижмут, ты переметнешься. Как крыса с тонущего корабля. Хотя Борис — какой он корабль! Коряга на чистой воде…

— Значит — нет? — полуутвердительно спросила она.

— Нет.

— Тогда — готовься.

— Готовьтесь и вы, — ответил он ей в тон.

Утром, спускаясь по лестнице, он зашел на второй этаж. Подошел к комнате Лены, осторожно постучал в дверь. Ни звука в ответ. Значит еще не приехала. А жаль! Кажется, увидел бы ее сейчас — и почувствовал бы себя уверенней.

Вздохнув, он вышел из общежития, направившись на участок через Сухой Парк. Было чувство, что некий узел затянулся до предела.

Уже несколько дней возле Парка велись какие-то работы, на что Дмитрий, поглощенный последними событиями, не обращал внимания. Но сейчас он увидел, что экскаватор прокопал канаву, куда положили трубы, по которым вода уже стекала в арычную сеть.

Город упорно сражался за свой Парк.

В конце аллеи по дорожке расхаживал Чума. Дмитрий поспешил навстречу.

— Ну что?

— Да вот, договорился со своими. Упираются, конечно. Но ничего, отпустят. Заявление подписали. Так что приду, слышишь, мастер?

— А может, лучше не надо? — задумчиво спросил Дмитрий.

— Как — не надо?!

— Пусть остается все, как есть. Я уеду в Ташкент, ты — втыкай свои деревяшки…

Чума даже зубами скрипнул.

— Да ты что, мастер! Взбаламутил воду, люди к тебе потянулись, а теперь на попятную?! Да это… это же хуже предательства! Да ты что? — продолжал он, пристально вглядываясь в лицо Дмитрия. — Ты же потом сам себя всю жизнь человеком считать не будешь.

— Посмотри… — задумчиво проговорил Дмитрий, будто не слыша собеседника. — Сколько усилий, чтобы озеленить Парк, а все равно Сухой… Может, не стоило и сажать…

— Не то говоришь, — зло отчеканил Чума. — Будет Парк! Будет, понимаешь! Только не сдаваться! Воду уже пустили, теперь соль надо вымыть к чертям собачьим! А так сидеть, сложа руки, конечно, все засохнет. И этот Парк, и все другие.

— Чего орешь? — спокойно сказал ему Дмитрий. — Знаешь ведь, что никуда я не уеду. Просто мне хочется знать, ты-то сам веришь, что будет по-нашему?

— А какого рожна я подходил бы тогда к тебе?! — еще пуще заорал Чума. — Будет по-нашему! Слышишь, обязательно будет!

Вода стремительно прибывала. Здесь, где они стояли, арык немного осел и вокруг растекалась широкой лужей, подступая к корням деревьев. Казалось, те сами тянутся к ней.

Люди вдруг заметили, что давно уже стоят на мокром.

— Вот, туфли замочили, — сказал Дмитрий.

— Туфли, мастер, это дело десятое. Лишь бы порох оставался сухим.

Шалдаев вышел за калитку посмотреть, не идет ли машина, и увидел, что порывистый ветер утих и пушистыми хлопьями повалил снег, устилая пышными перинами дороги и крыши домов. За какую-то минуту улица сказочно преобразилась. Шалдаев не торопился в дом. Чувствуя, как хлопья снега ложатся на голову, покрывая ее немыслимым малахаем, как побежали по его продубленной солнцем и ветром шее холодные ручейки, он все стоял и смотрел на разыгрывавшуюся перед ним кутерьму. Снег, как и дождь, — к удаче. А она ему сейчас очень нужна. Очень!

Он запрокинул голову и посмотрел в небо, в мутную белизну, откуда сыпались снежинки. Словно запрещая следить за таинством своего рождения, они залепили ему глаза. Шалдаев засмеялся, смахнул с лица снег и вошел в дом.

Варвара Ивановна увидела заснеженного мужа и кинулась искать в узлах полотенце, причитая: не хватало еще заболеть в дорогу. Шалдаев молча вытерся и пошел кружить по дому, подбирая последние вещи. Поднял какие-то бумаги и насторожился.

— Что там у тебя?

— Бригадный договор.

Высокий, гордый, всегда с независимым взглядом, он смотрел сейчас в бланки и по мере прочтения синих спиралек, вкрапленных в типографский текст, сутулился, словно увядал. Радости на душе как не бывало.

— Да порви ты их! — посоветовала жена.

Может, так было бы и лучше, но он не мог. И бланки эти, когда-то заброшенные в нишу со всяким ненужным барахлом, он аккуратно перегнул один и другой раз, сунул в карман: авось пригодятся на новом месте, чтобы не сочинять заново. Жене сказал с горечью:

— Обидно… Прогорел я, мать. Ах, как прогорел!

Жена подошла к нему, обняла и заговорила ласково:

— Не терзай себя. А что оплошал немножко, так умнее станешь. Ну, Сте-е-па! — трясла она его за плечо.

— Ведь звали-то как! Целина! Золотые горы обещали.

— Ну что же тебе! Коттедж дали сразу… — Варвара Ивановна отошла от него, видя, что тягостная минута отчаяния прошла и ей надо его опекать, чтоб, не дай бог, не заметил и не сорвался. У нее и у самой на душе было муторно, а от мужа сочувствия не дождешься, она это знала.

Легко ли ей мотаться по совхозам под старость лет? Да что уж тут говорить, когда вещи сложены и вот-вот придет машина. Но настроения не спрячешь, а потому говорила она хоть и мягко, обида рвалась наружу с каждым словом. И приусадебный участок хороший. Тут можно было всего насадить. Но Зине хотелось насадить груш — чтоб открыть окна, а они, как лампочки, на ветках висят.

— Жалеешь, что ли?

— Не знаю, как там будет… — Варвара Ивановна окинула взглядом просторную комнату с лестницей на второй этаж, где были расположены спальни, посмотрела на двери, одна из которых ведет во двор и к гаражу под домом, другая — на просторную террасу, за которой склонился под снегом их сад, но краем глаза заметила она неестественную напряженность мужа и спохватилась: — Да что ж жалеть-то, когда размаху не дают. Поедем… Скоро она там? Зи-на!