Ион Чобану - Мосты

— Ступай отсюда, жена! Побереги моего солдата. Я его с немецкой границы, может, привез! — И он принялся молоть. — Когда жена не набрасывается на мужа… это не баба! Любовница или содержанка. Не хозяйка в доме!

Возвращался от бади Василе с единственной мыслью — отомстить! Чтобы целый век меня помнила. Подумаешь, за богатством погналась…

Брошу учительствовать, стану деньги копить. Чтоб шея у нее искривилась, как посмотрит, какой я дом построил. Чтоб слезами платок вымочила, как увидит моих вороных.

Назло ей никогда не женюсь. Пусть видит, как страдаю. Пусть и сама оттого страдает.

Для осуществления этих моих планов требовался сущий пустяк: действовать. А со мной могло случиться, что взберусь на сеновал и там втихомолку все перестрадаю. Могу и попроситься на работу в другое село. Но это было бы отступничеством. Позорным бегством, дезертирством с линии огня.

Большая боль рождает и большую решимость. Я тогда жил, как в горячке. Подушка под головой пылала с четырех углов. Целыми ночами ворочался и стонал. Растирал Вику в порошок. И она каялась. И я ее прощал. Перед рассветом мы вдвоем перебирались в другое село. Я помогал ей поступить в педучилище. Потом ненадолго засыпал с мыслью, что утром же надо ее позвать и сказать: «Пока не поздно, бросай все к лешему!»

Но когда я просыпался, во мне просыпались гордость и упрямство. Еще чего — выклянчивать любовь! И жажда мести снова охватывала меня. Будь что будет. Не мешкая, я отнес заявление в районо — попросил освободить меня от работы! Безо всяких объяснений. Домой вернулся, слегка успокоенный. Сказал родителям:

— Что, если погрузить бочку вина… Продать бы в городе…

— Можно, — согласился отец.

— На деньги возьмем хлеба. Весна идет… Многое понадобится, поддержала мать.

— А кто отвезет? — спросил отец.

— Я поеду.

— А школа?

— Я подал заявление, уволился…

— Подал?! Какой быстрый!

— Молодец, беш-майор! Купчиком захотел стать? Всякий народ у нас был в роду: решетники, пастухи, писаря… Только воришек и купчиков не было.

Мать и отец молчали. А дедушка то смотрел мне в глаза, то поглядывал на ноги: мол, дурная голова ногам покоя не дает. Потом залпом выпил вино из кружки, стоявшей на плите, и повернулся к отцу:

— Ты, Костаке, сделай, как Лейба. Дай ему тысячу карбованцев… и пусть барахтается сам. Послал же Лейба своих сынов в Америку.

Никто не чувствует так сыновней муки, как отец. Видно, батя мой решил: пусть развеется, пусть помотается по путям-дорогам, может, и образумится. Вслух сказал:

— Что ж, испробуем и это. Но хорошенько подготовься в дорогу.

— Не подготовится, сам будет расхлебывать. Извоз и торговлишка — это тебе не в классе стоять… Заложил карандаш за ухо и ступай охотиться за девками… беш-майор!

Зашел бы в вечернюю школу старик, по-другому бы заговорил — и о карандаше и о наставниках!

— Иной смеется и запрягает, плачет и распрягает… А ты, беш-майор, медленно запрягай, да езжай быстро.

Дедушка стоит в сторонке, смотрит, как снаряжаю подводу. Отступает на несколько шагов. Переходит на другую сторону. Будто собирается ее купить. Ему нравится, как я готовлюсь в дорогу. На своем веку дед всего дважды был в долгих поездках — несколько месяцев занимался извозом и раза два доставлял из Одессы соль, тоже на волах. И все же считает себя человеком бывалым. Когда ни собираемся в дорогу, на мельницу или по делам Лейбы, дедушка тут как тут возле нашей подводы, — заломив шапку, подпоясавшись, будто и сам готовится в путь.

А я вроде и не слышал дедовых наставлений: в одно ухо влетали, в другое вылетали… Я вынашивал самые нелепые планы. Поеду аж в Хотинский уезд, продам вино. На обратном пути привезу картошку. В Хотине картошка дешевая, как вино у нас. Здесь продам ее втридорога. И опять нагружусь вином.

Так и буду оборачиваться, покуда разбогатею. Потом из Буковины привезу бревна для дома. И красную черепицу. Пусть шея у нее искривится, когда пройдет и увидит!

Дедушка принес из сеней свой топорик, положил мне его в телегу.

— Вот… Не забудь, беш-майор. Есть у меня приятель в Хотине, Георге Гиндэ. К нему можешь заехать… И непременно купи у него вязку чеснока. Такого чеснока, как у него, во всей империи не сыщешь…

Отец принес мне справку из сельсовета. Там удостоверялось, что вино изготовлено из нашего собственного винограда. Отец вынул из кармана кожуха печать, смочил ее в красном вине и приложил к бумаге. Я сунул справку в карман, поднял воротник армяка и сказал коням, будто многоопытный возчик:

— Но, птенчики, доброго пути!

— Счастливого! Счастливого!

— Смотри… береги себя!

Несмотря на добрые пожелания, дорога оказалась из рук вон плохой. Замерзшие комья шуршали под колесами, как щебень. Ободья соскальзывали с них. Камни ударяли в подводу, мутили вино и, кажется, мой собственный разум.

Выбрался наконец на окраину села. Вроде легче. Утешал себя мыслью: при скверной дороге товар лучше пойдет — мало кто отважится в путь.

В Копаченах остановился у старика, возле шоссе. Хорошенько укутал коней, закрепил на них рогожи упряжью. Поставил под навесом, за овечьим загоном. Подбросил корма. Нацедил ведра два вина, хозяин поставил их на плиту. В вине плавали льдинки. Пить невозможно: зубы ломит. Стали ждать, покуда нагреется. Когда на ведре появилась красная пена толщиной в палец, самый раз, готово. Старик сразу нашел и овес для коней, и большую миску брынзы, и лукошко яиц. Нашлось и несколько дочек, снох, гораздых выпить.

— Зачем вам добираться до Хотина… По такому ненастью вино расхватают и в Бельцах!

Старик вытер ладони об овчину. Впервые я видел овчинные брюки мехом внутрь. Дочери и снохи носили такие же овчинные телогрейки. Полотенца им ни к чему. Вытирают руки об одежду: от этого, мол, кожа пропитывается и становится еще мягче.

— Завтра встанете пораньше… Далече ли отсюда до Бельц?.. Близко горшок с борщом на ухвате передать, — сказала одна из родственниц хозяина. — Мы завтра тоже повезем на ярмарку смушки.

Старик успокоил меня. Зимние ночи длинные — выспаться успеем! Надо допить вино, не то выдохнется. Дельный попался мужик. Привел на цепи черного кобеля и привязал к колесу моей подводы.

— Можете спокойно отдыхать. Ступайте в дом! Я буду спать у овец. Начали котиться, надо сторожить… Говорить-то не умеют… То задохнется ягненок, то замерзнет… А вы ступайте спать, я разбужу вовремя, не беспокойтесь.

Я пошел в дом. Дочки старика, его снохи продолжали веселиться: