Бела Иллеш - Избранное

— Спасибо, Карой.

Мой друг Полони не сдержал своего слова. Спустя шесть недель в одной из будапештских газет я прочел сообщение о его гибели.

Пештские гонведы умели раздобывать продовольствие. Пеметинцам они не оставили ни кусочка хлеба. Но гонведы умели и драться. Каждую пядь земли, каждое дерево они сдавали лишь после боя. Отступали они только тогда, когда у них истощался запас боеприпасов.

И в Пемете вошли русские…

В мирное время народ Венгрии считал вооруженных людей своими врагами. Теперь у каждого человека был под ружьем кто-нибудь из близких — муж, сын, отец, брат. Теперь свои люди с ружьями не были опасны, наоборот — они сами были в опасности. Им грозили чужие люди с ружьями. Тот, кто молился за своего отца или сына, ненавидел чужих людей с ружьями. И боялся их, как можно бояться только неизвестной опасности.

Поэтому, когда пришли русские, венгерские и еврейские женщины в Пемете плакали так, что глаза у них покраснели, и даже русинские женщины не могли радоваться.

Но русские вели себя сверх всякого ожидания хорошо. Был ли у них приказ не трогать население или же русские солдаты сделались дружелюбными, так как были удивлены, что чужой им народ понимает их язык, — не знаю. Факт тот, что за пять дней, пока деревня Пемете была в руках русских, там ни с кем ничего плохого не случилось, — укокошили только старика Ижака Шенфельда. За что?

Находясь в Пемете, венгерские гонведы съели все свиное стадо пеметинцев. Старику Шенфельду удалось спасти лишь одного поросенка. Он держал его в постели. Русские солдаты ходили из дома в дом, искали спрятавшихся гонведов. Когда они вошли в хижину Шенфельда, поросенок неожиданно дал о себе знать громким хрюканьем. Русские солдаты очень обрадовались, найдя вместо гонведа поросенка. Но когда они хотели взять его, Ижак Шенфельд бросился на них с палкой. Это было последнее, что сделал Шенфельд на этом свете.

На помощь разбитой австро-венгерской армии были посланы баварские войска, которыми командовал генерал Ботмер.

Баварские полки врезались клином в русский фронт около Марамарош-Сигета и заняли город. Пемете упорно держали русские. Когда войска Ботмера все же взяли пеметинский лес, деревня превратилась в развалины. Гигантские дубы были свалены снарядами, большинство крохотных хижин разрушили упавшие на них тяжелые деревья. А уцелевшие были в полуразрушенном состоянии. Осенний ветер кружил вместе с желтыми листьями окровавленные куски марли и ваты. На главной площади деревни, близко друг к другу, образовались три большие, правильной формы круглые ямы — воронки от трех тяжелых снарядов. В воронках, среди брошенных патронташей, чайников, солдатских фуражек и рваной одежды, лежали убитые солдаты. Горький запах желтеющего леса смешивался со смрадом от непохороненных трупов.

К северу от Пемете опять укрепились русские. Продвижение баварцев приостановилось. Ботмер приехал в Пемете, чтобы лично руководить наступлением. Его сопровождали баварские высшие офицерские чины и один офицер австро-венгерской армии, выдающийся знаток подкарпатских районов, старший лейтенант запаса Элек Дудич. Дудич был очень изумлен, но не тем, что деревня Пемете была разрушена, а тем, что население ее увеличилось. Оказалось, что здесь собралось все население окружающих, сгоревших дотла, деревень.

По совету Дудича Ботмер постарался обеспечить лояльность населения энергичными мерами. Например, он приказал повесить греко-католического попа Волошина, который — опять-таки по словам Дудича — безусловно заслужил этого, потому что наверняка симпатизировал русским.

Энергичные действия баварцев напугали не только русин, но также евреев и венгров. Пеметинцы так боялись баварцев, что не решались доложить им даже о том, что в полуразрушенных хижинах лежат без врачей и лекарств больные холерой. Они опасались, что Ботмер прикажет повесить всех больных и их близких. Когда через несколько дней эпидемия холеры началась и среди баварцев, они даже не заподозрили, кому этим обязаны.

После прихода баварцев сразу же стали функционировать походные кухни. К великому удивлению солдат, перед кухнями образовалась длинная очередь, состоящая из деревенских стариков, женщин, детей. Каждый из стоявших в очереди держал в руках какую-нибудь посуду — деревянную тарелку или глиняный горшок.

— Чего вы ждете, женщины?

— Еды.

— Еды — из солдатской кухни? Как это вам пришло в голову?

— Враги-русские всегда нам давали, мы думали, что и наши…

Немецкие солдаты были смущены. Если бы это зависело от них, они бы, пожалуй, не пожалели еды для пеметинцев.

По приказу заведовавшего кухней немецкого фельдфебеля очередь была разогнана. Нескольким старикам, которые никак не могли понять приказа, объяснили прикладами, что около солдатских кухонь им делать нечего.

Однако голодный человек хочет есть, а если есть нечего, то он не всегда уважает право собственности. Баварцы поймали двадцатилетнего парня в тот момент, когда он собирался утащить буханку из большой кучи хлеба. Солдаты понимали только по-немецки, парень — только по-русински. Баварцы избили парня до крови и привязали его к дереву, по-военному, так, чтобы только пальцы ног касались земли. Через несколько часов был пойман старый крестьянин-русин, который ползком на животе старался добраться до привязанного парня, находившегося уже в полусознательном состоянии. Нож, который нашли в его руке, свидетельствовал о том, что он намеревался перерезать веревки, связывающие парня. Баварские солдаты знали, что с русинским населением приказано поступать строго и энергично, поэтому, не удовлетворившись тем, что избили старика до полусмерти, они увели обоих арестованных — старика и парня — в штаб, который помещался в относительно сохранившемся помещении дирекции завода. Помещения для арестованных найти было нельзя. Их загнали во двор и приставили к ним для охраны солдат.

Арестованные равнодушно ждали решения своей участи. Так как у солдат наверняка были более важные дела, то «мятежников» выпустили бы впоследствии, если бы случай не привел туда Дудича.

Старший лейтенант Дудич, получив как раз хорошие известия с марамарош-сигетского фронта, был в радужном настроении. Необычайно дружелюбно обратился он к арестантам:

— Что с вами, люди? Чего вы тут болтаетесь?

Старик уставился на Дудича широко раскрытыми глазами, но не ответил.

— Оглох, старик, что ли? Почему не отвечаешь, когда спрашивают?

Вместо ответа старик плюнул Дудичу в лицо.

Следствие установило, что старик был отцом каторжника-русофила Григори Михалко, Иван Михалко. А парень — сын того же каторжника, Иван Михалко младший.