Бела Иллеш - Избранное

Одноэтажный дом, в котором мы разместились, выходил на улицу Эс. В конце двора стоял еще один домик, в нем жил рабочий-деревообделочник Эндре Кальман. Это был маленький, худой, изможденный человек, всегда небритый и мрачный. Когда я, снимая шляпу, вежливо кланялся ему, он только кивал головой. Его жена, толстая блондинка, весь день ходила непричесанная, в не совсем чистой нижней юбке и в совсем грязной фуфайке. Она часто приходила к моей матери жаловаться. Жаловаться она умела на редкость хорошо. Когда она пришла к нам второй раз, вся ее биография была нам уже известна. Охотно и с большим умением ругала она всех, но с особенной радостью говорила всякие пакости о своем муже.

— Кальман — хороший работник, зарабатывает, надо ему отдать справедливость, неплохо. Но какой нам толк от его заработка, если, вместо того чтобы заботиться о своей семье, он проводит все свободное время в этом проклятом профессиональном клубе. Играет все время в шахматы, как будто ему за это деньги платят. То, что он играет в шахматы, это еще полбеды. Но он пьет! Каждый день выпивает по три стакана пива, а по воскресеньям — по шести. И сколько курит! Ему на папиросы не хватило бы даже денег Ротшильда.

Двор наш совершенно зарос сорной травой. От ворот к входу в нашу квартиру вела узкая тропа, другая тропинка тянулась в глубину двора, к дому, в котором жила семья Кальман. В первой половице дня двор находился в тени из-за большого дома, который стоял направо от нас, а после обеда тень падала от такого же дома, расположенного налево. Водопровода у нас не было. В середине двора стоял колодец с насосом, вода в нем имела железистый привкус. Рядом с колодцем грустил одинокий дикий каштан. Дерево это было до того жалким, что на него было больно смотреть. Его листья были нездорового бледного цвета. Сначала я думал, что это от пыли. Однажды я попробовал было протереть один из листьев носовым платком, но и после этого лист остался бледным.

Однажды в воскресенье, после обеда, когда я, сидя под одиноким каштаном, читал книжку, со мной заговорила Эржи Кальман.

— Вы не хотите учиться эсперанто? — спросила она.

— А что такое эсперанто?

— Даже этого не знаете? — засмеялась Эржи. — Это — международный язык. Когда весь мир будет одной страной, все люди будут говорить на эсперанто.

— А вы говорите на эсперанто?

— Еще не умею, но хочу научиться. В Доме рабочих организован кружок эсперанто. За шесть месяцев можно научиться. Значит, если я сейчас начну, то смогу научиться вовремя.

— Вовремя? Значит, вы думаете, что через шесть месяцев уже весь мир будет одной страной?

Эржи задумалась. Когда вечно смеющееся молодое лицо становится на несколько секунд задумчиво-серьезным, это бывает необычайно мило.

— Видите ли, я этого не знаю. Но спрошу у отца. Мой отец председатель уйпештского профессионального союза деревообделочников. Он хорошо разбирается в таких делах. Если вас интересует, я расскажу вам потом, что он ответил. Словом: будете учиться эсперанто или нет?

— Нет. У меня нет для этого ни времени, ни охоты.

— Вам же будет хуже, если вы такой лентяй! — ответила Эржи.

В следующее воскресенье она снова заговорила со мной:

— Не пойдете ли вы со мной на «Остров комаров»?

Мы отправились.

— Ну как, барышня Эржи, спросили вы у отца, когда весь мир будет одной страной?

— Я не барышня, — ответила Эржи. — А с отцом говорила. Вместо ответа он дал мне тридцать крейцеров и посоветовал пойти на «Остров комаров».

Деревья с поломанными ветками, чахлые кусты, примятая, замусоренная трава, на которой черными пятнами лежала копоть из фабричных труб, — вот что такое «Остров комаров».

Там Эржи ожидала большая компания. Молодые рабочие, ученицы, портнихи, работницы текстильной фабрики. Моя подруга познакомила меня со многими из них и при этом не только ни разу не забыла сказать, а, наоборот, каждый раз подчеркивала, что я «гимназист». Веди она себя иначе, я был бы в этой компании только новым человеком, а так стал еще и чужим. Это мне скоро дали почувствовать. Все говорили со мной с преувеличенной, насмешливой вежливостью, которая, однако, иногда уступала место другой крайности. Когда во время игры в салки один из парней, Липтак — слесарь с машиностроительного завода, как я узнал впоследствии, — поймал меня, он так сильно ударил меня по плечу, что я чуть не упал. Пока мы играли в салки, улизнуть было неудобно. Не удалось мне это сделать и когда мы перешли к игре в прятки: я уже почти дошел до моста, когда девичьи руки закрыли мне сзади глаза. Вместо обыкновенного «угадайте, кто я», Эржи спросила меня:

— Угадайте, что я о вас думаю?

Я вынужден был вернуться.

По окончании игры в прятки вся компания отправилась пить пиво. У меня не было ни копейки. О том, чтобы удрать, нечего было и думать, так как Эржи взяла меня под руку. Что мне оставалось делать? Довольно громко, чтобы услышала не только Эржи, но и все шедшие за нами, я, не стесняясь, решительно заявил:

— Я не могу идти с вами, у меня нет ни гроша.

Как когда-то в школе рассказом о Ракоци, так и здесь, благодаря этому заявлению я приобрел права гражданства. К моему великому удивлению, я сразу стал центром внимания всей компании, почти любимцем. Не менее десяти человек сразу же предложили угостить меня. От этого массового проявления любезности я стал уже чувствовать себя неловко, но наконец меня выручил Липтак. Он взял меня под руку и набросился на своих товарищей:

— Идите все к черту!

Во дворе «Рыбацкой чарды» стояло двадцать с лишним столов, накрытых красными скатертями. Для того чтобы вся наша компания могла сидеть вместе, пришлось соединить четыре стола. Распоряжался Липтак. Он заказал брынзу с красным перцем, зеленый лук, соленые рогалики и пиво.

Мы ели и пили, — а в еду и питье падали желтеющие листья большого платанового дерева.

Я должен был выпить не только свое пиво, но и больше половины кружки Эржи. Когда все было съедено и выпито, ребята собрали деньги, чтобы расплатиться. Липтак уплатил, и мы отправились в Дом рабочих.

Двор Дома рабочих отличался от двора «Рыбацкой чарды» лишь тем, что он был значительно больше. Здесь на столах лежали такие же красные скатерти, а на скатертях стояли кружки с пивом. Большинство посетителей были мужчины, но были и женщины. Они тоже пили пиво. У некоторых женщин на коленях сидели дети. За двумя или тремя столами играли в карты, ударяя ими по столу. Время от времени игроки ссорились, кричали, потом мирились и продолжали играть. За одним из столов играли в домино, за другим в шахматы. Откуда-то доносились вылетавшие из граммофонной трубы хриплые звуки мелодии из модной оперетки.

— Вы бывали в Доме рабочих? — спросил меня Липтак.