Бела Иллеш - Избранное

Когда Генеи-Пооч познакомился с показаниями Верховина, а затем в течение полутора часов лично с ним разговаривал, он решил, что пришел случай убрать Вадаса с дороги. Он знал, что, если доложит обо всем своему министру или же премьер-министру, дело будет замято, чтобы не пришлось признаваться, что на пост товарища министра был назначен мерзавец. Поэтому Генеи-Пооч решил избрать другой путь. Он позвал к себе редакторов марамарош-сигетских газет и заявил им, что те ужасные обвинения, которые убийца Верховин выдвинул против правительственного эмиссара Акоша Семере и против его высокоблагородия господина товарища министра Вадаса, лишены всякого основания. Показания Верховина — плод фантазии сумасшедшего.

Министерский советник попросил журналистов опровергнуть самым определенным образом все выдвинутые Верховиным обвинения.

Какие это были обвинения, редакторы так и не узнали, но теперь они знали твердо, что обвинения эти ни на чем не основаны. И они начали опровергать. Правительственные органы делали это патетически, с возмущением взывая к нравственности; оппозиционные — с некоторой сдержанностью.

Опровержения марамарошских газет обратили на дело Верховина внимание будапештских газет. Оппозиционные газеты послали в Марамарош-Сигет своих корреспондентов. Сотрудник одной из оппозиционных газет даже приехал в Пемете.

Замять эту шумиху было уже трудно. Но так как, высказывая свои подозрения против Липота Вадаса, оппозиционные газеты начали постепенно обстреливать и все правительство, упрятать концы в воду становилось абсолютно необходимым. По указанию министра юстиции, марамарош-сигетская прокуратура распорядилась о психиатрической экспертизе умственных способностей Федора Верховина. Для этой цели из Будапешта в Марамарош-Сигет приехали два эксперта-медика.

Пока будапештские врачи были заняты обследованием умственных способностей Федора Верховина, правительственный эмиссар Акош Семере подал в отставку и поселился в санатории. Директор Кэбль переехал в Вену, передав руководство заводом инженеру Темеши. Натан Шейнер и Фердинанд Севелла скрылись неизвестно куда.

Эксперты установили, что Верховин не только невменяем, но является опасным для собственной и чужой жизни сумасшедшим. Прокуратура постановила поместить его в дом умалишенных в городе Кашше. По пути из Марамарош-Сигета в Кашшу Федор Верховин выскочил из поезда и разбился насмерть. Министерский советник Генеи-Пооч подал в отставку.

Когда руководство пеметинским заводом перешло к инженеру Темеши, отец послал мне телеграмму, чтобы я тотчас же вернулся в Пемете.

В течение многих лет никто не знал, жив ли Фердинанд Севелла. После мировой войны выяснилось, что он очень даже жив. Он поселился в Америке, сделался миллионером и играет большую роль в искусстве и в литературной жизни как генеральный директор одной из голливудских кинокомпаний. С тетей Сиди, которая осталась в Венгрии, он разошелся и женился на знаменитой кинозвезде.

Венгерские газеты неоднократно писали о Фердинанде Севелла, что и в Америке он остался хорошим венгром и завоевал честь и славу для своего отечества.

Когда директор Кэбль уехал из Пемете, отец, конечно, думал, что сможет некоторое время пожить спокойно. Он ошибся. Новый директор Темеши начал чистку аппарата завода с моего отца. Вполне понятно. Отца рекомендовала на завод мадам Шейнер, а на работу взял директор Кэбль. И помимо всего — шурином моего отца был Фердинанд Севелла.

Темеши решил уволить отца.

— Как изменчива жизнь! В первый раз меня хотели уволить потому, что я не нравился мадам Шейнер. А теперь меня выгоняют за то, что я ей нравился.

Но как изменчива жизнь на самом деле — он узнал позднее.

Михалко, приговоренный за оскорбление жандарма к трем месяцам тюрьмы, уже через два месяца вернулся домой — как раз в тот день, когда отца уволили.

На следующий день медвежатник посетил нового директора завода. Темеши встретил его очень любезно. Попросил сесть и угостил папиросой. Кузнец закурил, потом сказал, зачем пришел.

— Знаете, господин директор, раз я уже сидел за убийство, хотя никого не убивал. И мне и вам было бы весьма неприятно, если бы я теперь сел за то, что действительно убил человека. Вот этим оружием!

И медвежатник протянул к носу директора свой громадный кулак.

— Что вы хотите этим сказать, господин Михалко? — спросил ошеломленный Темеши.

— Говорю, как понимаю, а вы понимайте, как знаете, — ответил Михалко и после этого не совсем прозрачного объяснения покинул директора.

Темеши испугался. Но почему Михалко грозил ему, он понял только тогда, когда к нему пришла делегация из тридцати заводских и лесных рабочих.

Речь держал темнолицый Медьери.

Говорил он пространно и немного путано. Его речь не стала более ясной и от того, что товарищи часто мешали ему своими репликами. Особенно много болтал одноглазый Хозелиц.

— Господин директор, вы, человек умный и культурный, не можете не понимать, что как собачонка злится, когда ее ударят, так и человек сердится, если ударят его друга, — говорил Медьери.

— В таких случаях собака может лаять, — добавил Хозелиц. — Но так как человек лаять не умеет, он вынужден сразу кусать.

— Помолчи, Абрам! — крикнул Медьери и, сердито оттолкнув Хозелица, продолжал свою речь. — Это я говорю, господин директор, только для того, чтобы вы, как человек умный и культурный, поняли, что если мы считаем своим врагом того, кто хотел повесить медвежатника Михалко, то другом своим считаем того, кто помог нашему Григори избавиться от петли.

— Как господь бог сказал Моисею на горе Синай…

— Молчи, Абрам!.. Одним словом, мы хотим вам сказать… хотим вас просить: оставьте, господин директор, Йожефа Балинта в покое. С нашим Пемете ничего плохого не случится, если в нем будет жить хоть один честный человек.

Темеши был достаточно умен. Он сразу понял, что не исполнить этой просьбы нельзя. Но тут же решил, каким образом использовать любовь рабочих к Йожефу Балинту. Когда делегация ушла, директор велел позвать к себе отца. Он сообщил ему, что увольнение отменяется и жалованье кладовщика повышается с семидесяти пяти форинтов до ста.

На следующий вечер, — это было как раз в тот день, когда я приехал в Пемете, — директор Темеши посетил нас.

— Знаете, господин Балинт, — сказал он после нескольких минут вежливых приветствий с обеих сторон, — я считаю, что наш пеметинский народ потому так некультурен, беден и одинок, что далек от политической жизни. Этому надо помочь.

Отец смотрел на Темеши с удивлением, я — с подозрением.

— В Пемете надо учредить организацию политической партии, — сказал с некоторой торжественностью Темеши.