Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

— Что вы, бедняги, зря трудитесь, каждую ночь домой ходите?

Альфия в девичестве славилась рукоделием: пряла и ткала, вышивала, вязала кружева, сама запасла себе на свадьбу целый сундук полотенец и скатертей, но еще не успели пойти в ход все добротные рушники, когда ее муж Юсуф погиб на фронте.

Она в молодости носила домотканое, а Энже даже сатиновые платья не хочет носить: одевается по-городскому. И другие девчата тянутся друг перед дружкой, однако полотенца, платки, скатерти все равно запасают: иначе нельзя — обычай.

Два сундука с этим добром есть и у Энже, только все из магазина, покупное: русские салфеточные и вафельные полотенца, китайские махровые, с нарисованными цветами и птицами, скатерти с вышивками из сурового полотна и льняные белоснежные. Иногда, перебирая приданое, Энже пыталась представить себе будущего жениха, но образ складывался смутный.

А он такой красивый да симпатичный оказался, и к тому же сын фронтового друга отца, который столько помогал семье, когда Энже была маленькой. Что Ахмадша жених, она теперь не сомневалась. Проходя через застекленные сени на кухню, все успела приметить: гости не только не уехали, но и в баню успели сходить, и мать в приподнятом настроении стряпала для них оладьи.

— Ох, Энже! Как долго ты нас ждать заставила! — крикнула она девушке, всплескивая выбеленными мукой руками.

Значит, и Альфие пришелся по душе Ахмадша.

— Беги, доченька, в баню. Я тебе все чистое приготовила, — она матерински заботливо всмотрелась в лицо дочери: не похудела ли, не подурнела ли? — Целый день, наверно, ты не ела, не пила? Сядь сначала да поешь.

Но Энже не до еды: метнув взгляд на закрытую дверь в горницу, откуда смутно доносился мужской разговор, она, вся пылая румянцем, прошла за цветную ширму в сенях, где устроена девичья летняя спальня. Стучат на стене ходики, стучит тревожно сердце Энже: в самом деле, целый день заставила себя ждать, конечно, не из-за пустяков, не каприза ради, но все равно нехорошо: дорогие гости могли обидеться. Спасибо, что бабушка Хакима Альфия-ани и двоюродная сестра Рамиле хлопочут по дому и можно не беспокоиться о стряпне.

Взяв белье, Энже спешит по утоптанной тропинке вдоль огородной межи к бане, стоящей на зеленом берегу речки. Баня у Усмановых не черная, закоптелая, а топится по-настоящему, пахнет в ней березовым листом, протертый песком пол светится восковой белизной. Полуприкрытая рассыпавшимися волосами, девушка входит из предбанника в мыльню. Что за удовольствие помыться в хорошо натопленной и уже выстоявшейся баньке после дневной жары и скачки по пыльной дороге! Сегодня здесь мылся Ахмадша Низамов… Задумавшись, Энже, как ребенок, отжимает воду из мочалки на свои маленькие ноги. Мокрые пряди черных волос, огибая твердые белые грудки, падают на колени, льнут к нежно округленным бедрам. Неужели она скоро придет сюда не одна и ласковые руки Ахмадши будут расплетать ее тяжелые косы?

Все смотрят на Энже, входящую в горницу с подносом, уставленным праздничными угощениями. Высоко держа красивую голову, отягощенную тугими, еще влажными косами, она поставила кушанья на стол, улыбнулась, большие ресницы опустились не стыдливо, а с достоинством, будто гордясь своей шелковой густотой.

— Царевна — не колхозница, а как поет — заслушаешься! — хвастливо сказал охмелевший Усман, забыв о сдержанности, обычной в татарских семьях.

«Да, хороша ты! — сказал ей и взгляд молодого Низамова, смягчившийся, но по-прежнему невеселый. — Всем взяла, но у меня есть другая».

Энже снова подошла к столу, и он почувствовал легкий запах ее духов.

«Нет!» — сказал мысленно жених поневоле.

Ставя на стол блюдо, она протянула обнаженные до локтей руки.

«Нет! — упрямо повторил он. — Нет и нет!»

Из уважения к обычаям девушка не присела к столу, а старики не пригласили ее: достаточно того, что товар, можно сказать, показан лицом, но когда зазвучала гармошка, в комнату вошли все женщины. Значит, в доме давно укоренились новые порядки, и Усманов скорее играл в старинку, чем следовал ей. Ярулла был доволен и этим, лишь бы Энже пришлась по душе сыну (он считал, что у него дома законы шариата соблюдала только Наджия).

— Очень заботливая она у вас, — сказал он Усману, кивая на Энже.

Ахмадша удивился: отец еще не осмотрелся здесь толком, а, кажется, способен даже попросить девушку спеть, не боясь прослыть полным отступником от татарских обычаев, — лишь бы раскрыть сыну все достоинства желанной невесты.

— Пусть молодые пойдут на гулянье, повеселятся, познакомятся поближе, — предложил Усманов, отлично понимая общее настроение, но не замечая отчужденности Ахмадши: мог ли он допустить мысль, что найдется чудак, способный отказаться от его прелестной «Жемчужины»?

— Хорошо ли отдохнули у нас? — спросила Ахмадшу Энже, идя под руку со своей беленькой, розовощекой сестрицей.

На гулянье за околицу никому, даже Рамиле, не хотелось, поэтому, не сговариваясь, они свернули в усмановский садик, где в широких кронах яблонь заманчиво румянились яблоки, а у дорожки буйно цвели георгины.

Возле родничка-колодца стояла скамейка, на которую молодые и сели рядком, как смирные голуби.

— Энже замечательно играет на мандолине, — сообщила Рамиле, заметив, что разговор у нареченных не клеится. — Сейчас я принесу инструмент, и тогда вы оцените таланты, процветающие в деревне.

Она побежала в избу по дорожке, вымощенной плитняком, а Энже сказала:

— Сестра, конечно, преувеличивает, но я, правда, немного играю и даже пою. У себя в клубе мы сами и артистки и певицы. В городских театрах редко случается бывать. Очень люблю книги, ведь весь мир открывается. Вы любите читать?

Не получив ответа, она взглянула на Ахмадшу.

— Почему вы не разговариваете со мной? Неужели мы кажемся вам скучными только потому, что живем в деревне? — почти испуганно, но и с упреком спросила она. — Отчего вы такой невеселый? У вас неприятности?

— Больше того: у меня горе!

Энже быстро повернула голову и вдруг поняла: сейчас произойдет непоправимое, сейчас он скажет такое, что все внезапно и ярко вспыхнувшее в ее душе подернется мраком.

— Я люблю другую девушку и никогда ей не изменю, — тихо, но страстно, обрадованный возможностью наконец-то излить наболевшее, сказал Ахмадша. — Я без нее задыхаюсь так, будто мне нечем дышать, а отец слышать не хочет. Он, конечно, не может запретить мне жениться на ней, но если я женюсь без его согласия, он отвернется от меня, а я очень привязан… очень дорожу его отношением.

Несколько мгновений Энже сидела неподвижно, точно оглушенная. Слова Ахмадши причинили ей такую боль, что она удивилась. Ничего похожего до сих пор она не испытывала: то необычайное волнение и радость, то столь же сильное огорчение. Чувства вдруг обострились до крайности.