Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

— Тебе такую бы жену, как Зарифа. Я смотрела на нее, и сердце сжималось. Юная, огневая. Но ведь и я была не хуже! Почему мы не встретились раньше?! Хотя тогда ты был ребенком. Боже мой, какая я несчастная! — И Елена заметалась на подушке, незнакомым голосом вскрикивая: — Больно! Помогите!

Алексей кинулся за врачом.

Придя в себя, вся в испарине от жестоких мучений, она говорила, держа в слабых ладонях руку Груздева:

— Боюсь, что я заразилась во время операции. Это перед тем, как ранили Щелгунова. Был один случай, осложненный болезнью крови. Перчатка оказалась надорванной, а накануне я оцарапала палец. Ведь с весны недомогаю. Какие-то ознобы странные. Лихорадило. Уставала. Давно уже пора бы отдохнуть, полечиться.

— Обязательно надо отдохнуть, дорогая, ты так много работала! — Истерзанный тревогой Алексей все еще цеплялся за надежду на поездку в Уфу. — Завтра вызовем профессора.

— Конечно, пусть приедет, — страстно подхватила Елена. — Очень важно для пациента — авторитетный врач. Иногда несколько слов ободряющих — и человеку уже легче. — А через минуту она говорила в полубреду: — Нет, мне лучше умереть. Надо, надо умереть! Тогда я не буду изводиться от вечной боязни потерять тебя. Ведь лет через десять стану совсем старуха, а ты… Уходи, не слушай! Ты не должен подслушивать. Это боль и слабость говорят во мне. Уходи! Нет, не уходи. Я знаю: ты любишь и никогда, никогда не покинешь меня! Где найдешь такую любовь?..

— Я не ищу другой. Зачем напрасные сомнения? Главное сейчас — твое здоровье. Вот поедем в Уфу…

— Нет, нет, я никуда не поеду! Тебе хочется отправить меня в дальнюю больницу, чтобы избавиться от обузы. Но неужели не потерпишь немножко? Ведь я не прошу бывать каждый день. Мне только бы знать, что ты здесь, близко, что я в любое время могу позвать и увидеть тебя.

Возражать было бесполезно.

Через три дня из Уфы приехал профессор. Долго внимательно осматривал больную, но диагноз поставил туманный: «Инфекционное поражение кровеносных сосудов».

Алексей, совершенно убитый, привез профессора в свою землянку, где Зарифа и Танечка приготовили обед, снова настойчиво спросил:

— Чем же лечить?

Профессор только развел руками.

— Ничего утешительного не могу сказать, батенька мой! Не дошли… Да-с, пока не дошли медики! Понимаю: мучительно очень. Уколы морфия придется делать, чтобы облегчить страдания. — Неожиданно вскипев, он закричал резким фальцетом, не вязавшимся ни с его мощной фигурой, ни с выхоленным лицом, украшенным седеющей эспаньолкой: — Беречься надо было! Беречься, молодой человек! А вы тут живете хуже цыган. Настоящие дикари-с! В палатках, в землянках… Женщин затащили на эту добровольную каторгу. Эх, вы-ы! А еще образованные люди.

Суровая зима опять намела непролазные сугробы. По ночам в чернолесье, в диких заснеженных лощинах выли голодные волки. Голодновато было и разведчикам, хотя они уже привыкли довольствоваться самым малым. В один серый день рухнула со страшным треском подпиленная вышка Джабара Самедова. Глядя, как валилась деревянная громада, не успевшая потемнеть от времени, буровики еще раз пережили крушение надежд: такие жертвы принесены — и зря!

Рабочие, как стая птиц, принялись выклевывать, выдергивать гвозди из разлетевшихся во все стороны досок, а Груздев ушел в контору писать новое письмо Сошкину.

Трудно ходило по бумаге перо, и письмо получилось мрачное, Алексей даже перечитать его не смог, сразу вложил в конверт и отправил в Москву, где Иван Наумович вместе с Губкиным добивались разрешения продлить поиски нефти на востоке. Лишь их неукротимая энергия помогала дышать здешним разведкам.

— Давай учи меня на бурильщика, — потребовал Ярулла от Самедова, когда бригада перебралась на другую вышку.

Новую точку для них нашел Денис Щелгунов. Он уже поправился после ранения, только стал еще угловатее в широких плечах и тоньше в поясе.

Горе Груздева очень волновало его. Он стал чаще заглядывать к соседям, подарил несколько книг из своей небогатой библиотечки, привез шахматы, а сегодня притащил радиоприемник собственной конструкции. Заметив рассеянную отчужденность Алексея, предложил ему поехать к Христине, которая опять заметно пополнела, посмотреть на подрастающих мальчишек. Подумал о возможности скорого одиночества Алексея и, однако, не удержался, сказал с доброй улыбкой:

— Стесняется моя Христя. «Что это, говорит, я каждый год рожаю?» Вот чудная! Пусть будет богата наша земля молодыми: не мы, так они в коммунизм войдут! А мальчишки — прелесть! С ними все огорчения забываешь. Маленькие, теплые, смешные. Меньшой уже хохочет вовсю, сидит и даже встать на ноги норовит. Ты, слушай, не закисай! Из любого испытания надо выходить еще более закаленным, крепким человеком. Иначе нельзя: сколько сил требуется для нашего великого дела!

Груздев угрюмо кивнул: сам, дескать, знаю, но разве запретишь сердцу тосковать и тревожиться.

Они подошли к новой вышке. Щелгунов, особенно крупный в полушубке с поднятым воротником и в сибирских меховых унтах, подвязанных к поясу ремешками, услышав требование Яруллы, сказал Самедову:

— Правильно ставит Низамов вопрос о повышении своей квалификации. Ты, Джабар, не скупись на передачу опыта — обучай народ. Кадры нам потребуются, только вы, ударники, не приударьте опять за… соленой водицей.

Самедов передернулся как ужаленный, но возразил с необычной для него сдержанностью:

— Ежели вы ничего другого нам здесь не приготовили, зачем ставить буровую?

— Я не думал, что ты такой обидчивый!

Когда Щелгунов уехал, Джабар сказал Семену Тризне, иронически кивнув на Яруллу:

— Куда торопится со своей квалификацией? Парень молодой, а бурить здесь можно хоть до морковкина разговенья.

Ярулла не принял шуточку Самедова.

— Давай без смешков. Я не парень, у меня семья. Скоро еще один ребенок родится…

Самедов захохотал.

— Одного только-только успели родить, а он уже второго ждет! Вы с Щелгуновым можете соревнование объявить.

— На то семейная жизнь. Это тебе все равно, в чьем дворе твои дети. Да! А я хочу жить серьезно, без баловства, чтобы детей вырастить грамотных, и сам тоже грамоте научился бы. В партию хочу вступить, а к этому подготовиться, понимаешь, надо.

— Тебя только там и не хватало! Как ты раньше оплошал? Тогда бы никаких загибов не произошло: ни правых, ни левых.

Ярулла потемнел от злости.

— Чего треплешься? Я не погляжу, что ты мастер!

— Правильно, Низамов! Нельзя шутить над самым дорогим для советских людей, — сказал Сенька Тризна, предотвратив ссору, а то, пожалуй, и драку.

В первый раз он видел Яруллу в такой ярости, но его и самого покоробила издевка Джабара Самедова, вызванная явно безотчетной раздражительностью.