Владислав Николаев - Мальчишник

— Коли речь зашла о месторождении, — вмешался Сан Саныч, — теперь Галю не остановишь.

— А вот и остановлюсь! — рассмеялась Галина Николаевна.

Поздним вечером, перебирая в памяти впечатления минувшего дня, Андрей думал о том, что истинным руководителем партии, по всей вероятности, является не Сан Саныч, а его замечательная жена. Все решения принимает она, отчаянная головушка, а покладистый Сан Саныч только поддакивает.

Андрей радовался своей проницательности: не успел приехать и уже разобрался в обстановке! Однако, прожив в партии неделю-другую, он засомневался в своих первоначальных наблюдениях. Все в маленьком коллективе, начиная от повара мужского рода и кончая собственной женой, глубоко и прочно уважали Сан Саныча, все сломя голову летели выполнять его малейшее распоряжение. Только удивительное дело: распоряжений этих он почти никогда не давал. Работа от этого ничуть не страдала, шла без сучка, без задоринки, а жизнь в партии была организована, как в хорошей дружной семье. Лишь утром после завтрака, тут же, за столом, спросит, бывало, рабочих, кто чем сегодня занимается, рабочие тотчас четко ответят — и весь так называемый инструктаж.

Впрочем, нет, отдавал, отдавал распоряжения Сан Саныч, даже замечания делал, но в основном — в адрес собственного сына Сережи. Прибудут на новую стоянку, поставят палатки, а Сан Саныч уже командует:

— Возьми-ка, Серьга, лопату да прокопай вкруг палаток отводные канавки, чтобы в случае дождя вода внутрь не забегала. А потом натаскаешь плитняку и вымостишь дорожки перед входом.

И, глядишь, целый день Сергей то орудует штыковой лопатой, то носит в банном тазу плоские камни с реки, перекладывая на много раз у входа в палатку, чтобы ровнее лежали. Трудится мальчик наравне со старшими, но стоит ему слишком активно вмешаться в разговор взрослых, как отец тотчас одергивает:

— Не суй-ка, Cepera, нос не в свои дела. Помолчи лучше.

Многие начальники партий летом вывозят своих сыновей в поле, сплошь и рядом зачисляя их на должность рабочего. Бывает, под покровительством отца-начальника парнишка ничего не делает, откровенно баклуши бьет, однако зарплата ему идет. Андрей не сомневался, что пятнадцатилетний Сережа тоже числится в платежных ведомостях, поскольку работает не менее других, и был немало удивлен, когда узнал — не числится. Этот факт со знаком плюс тоже был отнесен к достоинствам Сан Саныча как руководителя.

…Перевернулось у Андрея представление о природе края. Какой он ее представлял, здешнюю природу, когда ехал сюда? Вечная мерзлота, топи, болота — гиблая, ничего не рожающая земля, куда зверь не забродит, птица не залетает, рыба не заплывает. В действительности же дня не проходило, чтобы не встречал он в маршруте оленя либо лося. Лоси бродили поодиночке, на глаза всегда попадались в тот момент, когда, хрустя клешневатыми копытами по гальке, переходили какую-нибудь речку. Олени небольшими табунками — в три-пять голов — гуляли по нагим вершинам, на которых, казалось, и щипать-то было нечего.

За вчерашние сутки, в течение которых неутомимый Валера-вездеходчик перебросил партию за сто двадцать километров на базу, настреляли ворох дичи, набили несколько мешков кедровых шишек. Но самое удивительное предстало уже на солнцезакате, в конце пути. Ехали по южному склону невысокой горушки, поросшему реденько по голубым мхам где лиственницей, где елкой, где березкой. Вдруг вездеход встал, из водительской кабины просунулась в кузов голова Сан Саныча:

— А теперь все по грибы! Наберем на жареху.

Выпрыгнув из вездехода, Андрей так и обмер: весь склон, сколько хватало глаз, был усыпан грибами! Да не какими-нибудь бросовыми сыроежками, а самыми настоящими подосиновиками да сырыми ельничными груздями. Ступить некуда — столько грибов! Подосиновики стояли многоглавыми кучами, среди которых были и едва высунувшиеся изо мха буравчики с неразвернувшимися шляпками, и огромные крестьянские хлебы на могучих, как дерева, ножках. В тех и других — ни червоточинки. Ельничные лежали на мху, как медали на подушках, и в вороночках у них скопилась прозрачная роса: на трубчатых ножках, только сломишь, выступало белое молочко.

Нет, не врала на воркутинском базаре железнодорожница: в самом деле в Заполярье растут грибы, да еще как!

…А теперь вот своей редкой красотой вошло в его сердце Пятиречье.

Окатив себя до пояса ледяной водой, растеревшись махровым полотенцем, Андрей отправился в лагерь. Он шагал через осенние заросли карликовой березки, и его намокшие после умывания сапоги будто разноцветным конфетти облепило мелкими березовыми листочками: бордовыми, фиолетовыми, синими, пурпурными, желтыми.

Перед шатровой палаткой пана Шершня под марлевым пологом стояла на столбиках четырехугольная деревянная рама, на которую рядов в десять была натянута бельевая веревка; прицепленные алюминиевыми крючками, тесно висели на ней завяленные хариусы. С полсотни метров такой веревки протянулось между деревьями в ближнем леске, и вся она тоже увешана хариусами. Разрезанные по-комяцки вдоль хребта со спины, с застывшими струйками золотистого жира, походили они на изящные модели древнерусских стругов с загнутыми вверх носами и кормой.

Андрей не утерпел и заглянул в палатку. Там над железной печкой тоже были натянуты веревки с распятыми рыбами. У дальней стенки возвышался топчан, а в его ногах на подставках, призванных предохранить от сырости, стояли два больших фанерных ящика из-под «Беломорканала», с горой заполненные уже готовой продукцией. Хариусы в них лежали без распорок, в расплюснутом виде.

«Да здесь запущена целая фабрика вяленой рыбы! — с удивлением покачал головой Андрей. — И все это наворотил один человек!»

У завхоза имелись и собственное имя и фамилия — Аркадий Бугров, однако все в партии, кроме Сан Саныча и Галины Николаевны, навеличивали его паном Шершнем.

Хотя пан Шершень с партией не кочевал, все лето просидел возле продуктов на базе, вспоминали о нем беспрерывно, особенно во вторую половину сезона, когда на него свалился неожиданный штраф. Дело было так. На базе имелась рация, и раз в сутки, чаще всего вечером, пан Шершень связывался по ней с Сан Санычем, докладывал о своем житье-бытье. Обычно его информация укладывалась в одно слово: «нормально», но однажды он разговорился вовсю:

— Мясо сегодня кушаю. Утром птицу подстрелил.

— Что за птица? — полюбопытствовал Сан Саныч.

— Да большая такая! Вкусная! Как ее?.. Фу, дьявол. Вертится на языке название, а вспомнить никак не могу. В общем, жена глухаря!

— Копалуха, что ли?

— Во, во! Именно копалуха! С выводком была.

— Ну, ты даешь, Аркадий! Сказанул же: «жена глухаря»! Ха-ха!