Витаутас Петкявичюс - Рябиновый дождь

Стасис глянул на пряжку ремня, на рубашку и без колебаний ответил:

— Свекольную ботву весь день таскал.

Милюкас отыскал в кармане гайку, незаметно выбросил ее, потом нагнулся, будто только что заметил, и опять положил в карман. Еще раз осмотрев двор, мыча и вполголоса о чем-то рассуждая, вернулся в комнату.

— Так вот, Стасис, плохи наши дела, — сказал Милюкас, не спуская глаз с собеседника.

— Чьи? — встревожился тот.

— Конечно, твои, разве у милиции они когда-нибудь были плохи?

— Тогда чего тянешь? Говори, раз все знаешь.

Ты, гадина, тогда меня не случайно впутал в дела Моцкуса, не случайно бегал за мной и просил защитить семью, а потом первым умыл руки и, написав кучу страшнейших обвинений, свалил все на меня, мол, Милюкас заставил, угрожал!.. Ну, больше такому не бывать, теперь меня на мякине не проведешь; долго тянул, пока заговорил снова:

— Эх, что было — сплыло, только ты, Жолинас, ответь мне по-мужски: почему ты тогда повернул на сто восемьдесят и удрал от меня, словно от фашиста, в кусты?.. Моцкус или его жена тебя заставили?

— Правда, товарищ капитан, — ответил Стасис, — только правда. Мне кажется, и сегодня вас сюда привело желание знать правду. — Вспомнив, как Бируте поила его этим противным лекарством, Жолинас передернулся. — Или скажешь — не так?

— Не будем спорить. Но я, Стасялис, привык защищать правду и от тех, которые слишком уж прилипают, прямо-таки присасываются к ней. Видишь как.

— Вижу. Разглагольствовать о правде куда легче, чем жить по правде. Или скажешь — опять невпопад?

— Нет, впопад: жить по правде — труднее всего.

— Вот и давай, — надулся лесник, — ври дальше, как привык.

— Вижу, сегодня ты уже не пропадешь, — инспектор дразнил собеседника, как ребенка, — и не ложь привела меня сюда — авария.

— Какая авария?

— Уехал Моцкус от тебя и на ровном месте перевернулся. Ему — ничего, здоров как бык, а шофер — готов, на месте.

Стасис долго прилаживал пробку, пока кое-как закрутил грелку, и ляпнул:

— Ведь чаще всего достается тому, кто сидит рядом с шофером…

— Ты, браток, не хуже автоинспектора все знаешь: так и случилось.

— Да ведь не так… — Тут же рассердился: — Чего ты меня ловишь, чего допрашиваешь?.. Ведь шофер сам за рулем сидел.

— Ты хорошо помнишь?

— Слепой я, что ли? Только вот, говорю, счастливчик этот Моцкус.

— А ты?

— А что я? — Стасис вздрогнул, вспотел и снова выкрутился: — Я только яблоками угостил.

— Молись, Стасис, чтобы все было так, как ты говоришь. И во имя этой самой излюбленной тобой правды изложи мне все на бумаге, и поподробнее.

Жолинас долго смотрел на него, потом нехорошо захихикал.

— Опять свои права превышаешь, — сказал он, вспомнив недавнее прошлое. — Никак тебя жизнь не пообломает. Но я не шофер, машины у меня нет, поэтому ты для меня небольшой начальник.

— Значит, отказываешься?

— Ничего я тебе писать не буду. Хочешь — яблок принесу.

— Напишешь, Стасис, и подробненько. Неужели ты допустишь, чтобы я в такое неудобное для тебя время привез сюда следователя?

— Ну ладно. Ты напиши что и как, а я — распишусь, потому что в последнее время на глаза совсем слаб стал, — попытался прикинуться дурачком, будто он разговаривал с Саулюсом.

— Нет, нет… Хоть и слаб, все равно сам писать будешь. Можешь большими, крупными буквами накатать. Бумага у меня есть…

Он подождал, пока Стасис потел над письмом, ради интереса постоял за спиной, потом прочел вслух его исповедь, подошел к полке, взял ключ, плоскогубцы и все положил в планшетку.

— Чтобы тяжелее было, — улыбнулся он, — и чтобы ветер твоих бумаг не унес…

— Не имеешь права! — повысил голос Жолинас.

— Видишь ли, собственные вещи обогащают человека материально, а чужие — духовно, поэтому я и говорю: металл — такая штука, что когда вертишь гайку ключом, на ней и на ключе следы остаются, и если посмотреть в микроскоп, то сразу определишь, кто что затягивал и кто что откручивал. Ну, а теперь ты мне еще ботву покажи, которую силосовал.

Яма, объемом примерно в десять кубометров, была до половины завалена мелко нарубленными свекольными листьями.

«А вдруг я и впрямь превышаю?.. А может, опять виновато мое проклятое воображение?.. Но нет, на сей раз он сам превысил. И мне нетрудно проверить это».

— А почему у тебя рука синяя? — Милюкас снова почувствовал уверенность.

— Веревкой перетянул, — Стасис посмотрел на кисть и, сам не поверив в свою версию, добавил: — Мы тут с шофером Моцкуса неделю или две назад немножко поцапались. Из-за жены.

— Ну уж! Бируте ему в крестные матери годится.

— Возможно, но и он не в жены ее брать приезжал.

«Нет, жаба маринованная, на сей раз я тебе ни одного лишнего слова не скажу, за которое ты мог бы зацепиться. Теперь даже если тебя к стенке поставят, не сможешь оправдаться: Милюкас напугал и силой заставил…»

Инспектор никуда не торопился. Ему все было ясно. Он уже давно не сердился ни на Моцкуса, ни на Жолинаса и старался лишь для успокоения своей зудящей совести. «Дурак был, вот и получил тогда. Этого поганца пожалел, жене Моцкуса поверил, а думал — людям добро делаю. Но, оказывается, невозможно быть справедливым, если забываешь о человечности. Я только букву закона соблюдал, поэтому его тесть, о котором в годы войны легенды ходили, издевался надо мной как над сопляком».

— Если вы так хорошо разбираетесь в автоделе, тогда, может быть, вам следует попроситься в автоинспекцию?.. Руководить районным отделением, мне кажется, вам слишком трудно. Кроме того, в вашем районе нет таксопарка; провизором, проверяющим личные аптечки, я не могу вас назначить, словом, расстанемся по-хорошему.

— Но ваша дочь…

— Странно вы, товарищ Милюкас, жалобы проверяете: сначала люди для вас лично, по заказу, писать начинают, а потом — против вас пишут, бумагу портят… А какую должность в нашем ведомстве занимает моя дочь?

— Не знаю.

— А я знаю: никакой! Она — обыкновенный фельдшер.

— Но мы обязаны проверять жалобы…

— Не обязаны! В данном случае вы были обязаны переслать их по месту жительства Моцкуса. Ведь вы знали, что он коммунист, ученый… Понимаете, ученый! И позволили себе обойтись с ним как с всамделишным преступником. Где ваше чутье?

— Мы на фронте вместе…

— Тем более стервец! — окончательно взбесился комиссар. — Это не по-мужски. У тебя бабы никогда не было?

— Так точно, товарищ комиссар первого ранга.

— Была или нет?

— Нет.

— Предлагаю жениться и немедленно развестись. — Он издевался, его глаза были прищурены, но и сквозь щелки век они смотрели на Милюкаса с такой издевкой, что он по сей день не может забыть об этом. — А в промежутке между свадьбой и разводом предлагаю почитать древнюю индийскую поэзию. Там сказано: возьми невесомость лепестка розы, завораживающий взгляд сирени, чистоту солнечного луча, слезинку росы, непостоянство весеннего ветерка, сверкание надутого павлина, изысканность полета ласточки, добавь к этому твердость алмаза, терпкую сладость меда, жестокость тигра, зной пламени… Все хорошенько перемешай — и получишь женщину. Это тебе на будущее, а теперь напиши объяснительную. Все!