Виктор Стариков - Звезда победы

Он тяжело опустился в кресло и опять закрыл глаза. Затянулось заседание. Надо бы уже быть дома, отдохнуть.

Поднялся Данько. Провел рукой по голове, приглаживая волосы, и молча оглядел всех, особенно пристальным взглядом задержался на Фомичеве, и главный инженер опустил глаза. Парторг взял в руки карандаш, повертел его в пальцах и отложил подальше от блокнота.

— Недавно мы приняли в партию кадрового пожилого рабочего, — тихо, словно беседуя с собой, сказал он. — Накануне приема я беседовал с ним, спросил: почему он, пожилой рабочий, решил вступить в партию? Ответ его замечательный. «Трофим Романович, сказал он мне, я уже давно работаю на заводе рядом с коммунистами. Посмотреть на нас — ничем не отличаемся, спецовки, у нас одинаковые, дело у нас одно и то же, знаем его хорошо. А вот, смотришь, глаз у партийного зорче твоего — дальше и больше видит; руки словно длиннее твоих — до всего скорее доходят; возраст один, а силы у него словно больше. Все это коммунистам партия дает».

Данько помолчал и строго продолжал:

— Завтра вы придете в цехи, и рабочие вас спросят: почему не выполняются обязательства и что они должны делать? Вас спросят, потому что у вас глаза зорче, руки длиннее и силы больше. Что вы им ответите? Я внимательно слушал все выступление и такого четкого ответа не услышал. Давайте-ка, прежде всего, признаемся, что зрение нам в этом случае изменило. Большой мы коллектив коммунистов, столько у нас везде зорких глаз, а вот все просмотрели, что начали мы отступать от своих обязательств.

И чем дальше он говорил, тем все более суровым становился его голос, все более темнели его глаза. Теперь уже не один Фомичев сидел, стараясь не встречаться с тревожным блеском глаз парторга.

— Обязательство не выполнили, — с упреком сказал он. — Кто виноват? Директор? Главный инженер? Они отвечают за завод перед партийной организацией, перед государством. А мы? Виновны не меньше, а может быть, и больше Немчинова и Фомичева. Вот давайте проверим, как каждый коммунист выполнил свои обязательства. Всем будет стыдно. Плохо, очень плохо, товарищи члены парткома. Теперь для нас повышенные обязательства — единственный план. Слышали Немчинова? Это наш план в послевоенной сталинской пятилетке. Я вам скажу, что произошло на заводе. Этой болезни есть название: самоуспокоенность! Да, да! Не кивай головой, Кубарев! Я еще скажу о тебе. Почили на лаврах. План выполнялся, знамя министерства у себя держали. Вот и успокоились. Нас радуют успехи всей промышленности, досрочно выполняющей план. А наше в этом участие?

Данько развел руками.

— Вот так и получается… Владимир Иванович много говорил. Перечислил целый ряд важных технических проблем. А людей забыли, товарищ Фомичев? Вот наша главная беда. После войны мы еще не сразу нашли новые формы работы с людьми. Виноват в этом партком, директор, главный инженер. Упустили организационные вопросы. В войну у нас были фронтовые, гвардейские бригады. Теперь их нет. А какие у нас появились новые формы социалистического соревнования? Чем наши стахановцы отличаются от тех, что были у нас до войны, в войну? Где наш зоркий партийный глаз к новым формам работы? А они есть. Следите внимательно за всем новым, что появляется на других заводах. Читали в газетах о лицевых счетах в фонд пятилетки? Введем такие и у нас. Пусть каждый рабочий знает, сколько он лично сделал для досрочного выполнения пятилетнего плана. Вот и будет у каждого перспектива в работе. Социалистическое соревнование поднимается на новую высоту. Прислушивайтесь к голосам рабочих, подхватывайте все новое, что идет на пользу завода. Это ваша, товарищи коммунисты, обязанность. Большое дело в стране решается. Мы ведем борьбу за коммунизм.

Голос его посуровел.

— Кое-кто сейчас в панику ударился, — посмотрел осуждающе на Кубарева. — Признак паники, Иван Анисимович, — неверие в командиров, сомнение в них. Такие сомнения здесь были. Паника — дело вредное. Надо поднимать весь советский народ, зажечь его верой в победу. Вы, Иван Анисимович, напрасно не рассказали, почему так плохо работают печи, почему не привели в порядок второго ватержакета. Да и начальник вашего цеха про обязательство не вспоминает. А вы — парторг цеха.

Он помолчал.

— У нас пока нет никаких оснований не доверять главному инженеру, — твердо сказал он. — Думаю, что мы не ошиблись, когда выдвигали его. Фомичев справится, если мы поможем ему. Но Фомичев должен помнить: мы помощь, но не подпорка.

Данько как-то особенно поглядел на членов парткома и медленно, веско, отделяя слово от слова, произнес:

— Теперь нашим планом является обязательство коллектива. Его мы не выполняем. Поэтому мы не имеем нрава зажигать звезду над заводом. Надо ее потушить. Она загорится, когда начнем выполнять обязательство.

Кубарев поднялся.

— Правильно, — сказал он сердито. — Правильно… Все рабочие так скажут.

…Расходились в двенадцатом часу.

— Попрошу вас задержаться, — попросил Фомичева Данько, собирая на столе бумаги.

В комнате остались трое: Данько, Немчинов и Фомичев.

— Всего два слова хотел вам сказать, Владимир Иванович, — произнес Данько. — Не надо преувеличивать трудностей. Самое скверное, когда появляется такое настроение… Ослабляет это волю людей. Наш новый план реален. Партийная организация вам, Владимир Иванович, выразила доверие. Общими силами мы и будем бороться за этот наш новый план.

Данько сложил бумаги и запер ящик стола.

— С звездой ты хорошо придумал, — обратился он к Немчинову. — Редактору газеты я уже сказал — надо на эту тему передовую написать. Народ у нас хороший. На заводе уже тревога. Но только, Владимир Иванович, повышайте требовательность к людям, не давайте никому поблажки. Сурово с вами говорили. Вот так сурово и вы обязаны говорить. Неуместная доброта только мешает делу.

— Этого качества за собой не замечал, — сказал Фомичев.

— Не замечали? — Данько с улыбкой посмотрел на Фомичева. — А я заметил. Дружбу я признаю. Но не слишком ли уж по-дружески вы относитесь к Сазонову? А?

— Трофим Романович, — сказал взволнованно Фомичев. — Не примите моих слов за хвастовство, но завод будет работать хорошо. Я в этом уверен, иначе пришел бы и сказал: переведите меня в начальники цеха.

— Верите в себя? Отлично. Это — главное. А теперь, — Данько протянул главному инженеру руку, — спокойной ночи и счастливой работы.

Фомичев вышел.

Данько взглянул на желтое лицо Немчинова.

— Не раненько ли, Георгий Георгиевич, с постели поднялся?

— Дела требуют. Устою.

— Нужен ты заводу, но, смотри, не свались. Потянет Фомичев?

— Вполне. Работать он любит и умеет. Если хочешь знать, то все это время, пока меня не было, он проверку проходил и выдержал.