Виктор Стариков - Рябиновая ветка

Рано утром Юрий Николаевич услышал настойчивый стук в дверь. Не вставая с постели, доктор хриплым со сна голосом спросил:

— Кто там?

— Это я, — раздался громкий басистый голос больничной сестры Пелагеи Ильиничны. — Больную привезли. Кровью исходит.

— Сейчас иду.

Татаринцев протянул руку к маленькому столику, стоявшему возле кровати, зажег лампу и посмотрел на часы. Они показывали пятый час.

Поеживаясь от холода, доктор начал одеваться. Он уже завязывал галстук, когда в дверь опять постучали.

— Войдите, — негромко отозвался доктор.

В комнату вошла Ольга Михайловна Песковская, его соседка по квартире. На ней был желтый шелковый халат, с вышитыми черным стеклярусом японскими цветами и цаплей. Светлые волосы падали на лоб, и она придерживала их рукой, чуть откинув назад голову, так что видна была короткая полная шея.

— Разбудила-таки вас эта труба? — ворчливо сказал доктор.

— Что случилось? — встревоженно спросила Песковская.

— Ничего не случилось, а привезли больную.

— Юрий Николаевич, разрешите мне пойти с вами.

— Это зачем?

— Я вам помогу.

— Нет, это вы уж оставьте, — сердито сказал доктор. — Всему бывает предел. Незачем вам ночью ходить в больницу.

— Я вас прошу! Юрий Николаевич!

Она так настойчиво просила, что доктор сдался.

— Ну, как вам угодно, Ждать вас я не буду и сейчас же выхожу.

— Я быстро, Юрий Николаевич.

Доктор, недовольный, что уступил, медленно надел пальто, черную шляпу, взял палку с резиновым концом и, прихрамывая, вышел в коридор. Одна нога у него была короче другой, и, чтобы скрыть хромоту, он носил ботинок с толстой подошвой.

Рассвет был неприятен. В мутном воздухе вырисовывались белые оголенные стволы берез. Грязными серыми пятнами выделялся последний снег в канавах вдоль шоссе и в ямах.

— Видите, как рано, — сказал доктор, поднимая воротник пальто. — Право, лучше сделаете, если вернетесь.

— Нет, — беззаботно ответила Ольга Михайловна, — теперь вы меня не прогоните.

Он не любил выходить с ней на улицу. Всякий раз доктор испытывал унизительное чувство стыда за свою немощь. Он не мог быстро ходить и, прихрамывая, немного отставал от Ольги Михайловны. Она это замечала и старалась попадать с ним в ногу. В такие минуты доктор вспоминал, что ему уже около пятидесяти лет и у него седые виски, что он заикается и что вообще ему поздно второй раз устраивать семейный очаг.

Они шли вдоль шоссе, обсаженного молодыми березами, к белому зданию больницы, одиноко стоявшему в стороне от деревни на холмике. Одно из окон больницы выделялось тусклым светом. Доктор шел позади Песковской, оступаясь на неровной тропинке, и думал: «Нехорошо, что позволяю ей по ночам ходить в больницу».

У больницы стояла лошадь и глодала коновязь. На спину ей была небрежно брошена рогожа.

По каменным ступеням доктор и Ольга Михайловна поднялись на крыльцо и вошли в больницу.

В приемной на кожаной кушетке лежала молодая женщина с очень бледным лицом. Возле нее стояли Пелагея Ильинична и парень в длинном до полу тулупе, с кнутом в руке. Увидев доктора, парень испуганно посторонился и уронил кнут.

— Твоя жена, Белоусов? — спросил Татаринцев, вглядевшись в широкое носатое лицо парня.

— Да, — хрипло сказал он, с трудом сгибаясь в тулупе, чтобы поднять кнут.

— Что с ней?

Доктор сбросил пальто на руки сестре и надел халат.

— Вчера приехал из города, она больная лежала. А ночью разбудила и говорит: «Скорее вези в больницу». Я стал лошадь собирать, а она и память потеряла.

Доктор расстегнул на больной пальто и почувствовал резкий гнилостный запах. Он посчитал пульс.

— Везите ее в операционную, — сказал Татаринцев сестре. Он повернулся к Белоусову. — Долго же ты собирался.

— Разве можно скоро. Пока лошадь запряжешь, да пока…

— Ты тут подожди, — прервал его доктор. — Я с тобой должен поговорить.

— Подождать мы можем, — сказал парень и отошел.

Песковская стояла возле больной.

— Лучше вам уйти домой, — сказал ей Татаринцев, проходя в свой кабинет.

— Но вы же позволили.

— Ну, как вам угодно. Тогда раздевайтесь и мойте руки. Будем оперировать. Предупреждаю — предстоит неприятная работа.

Пелагея Ильинична вкатила тележку. Вчетвером они осторожно подняли тяжелое тело женщины и положили на тележку.

— Разденьте больную, приготовьте физиологический раствор, — приказал доктор. — Ну, — обратился он к Песковской, — извольте и вы приготовляться.

Они прошли в кабинет.

— Вот я и готова, доктор, — сказала Ольга Михайловна, завязывая на рукавах белого халата тесемки и не забывая поправить пышные светлые волосы перед тем, как надеть марлевую шапочку.

Татаринцев вошел в операционную, где больная лежала на высоком столе. Свет керосиновых ламп придавал ее телу желтый оттенок. Женщина была молода, с широкими плечами, с большими, матерински округлыми грудями. Темные веки плотно закрывали глаза. Губы проступали на лице бледной чертой. Она казалась мертвой.

После нескольких минут осмотра Татаринцев шопотом сказал Песковской:

— Аборт на шестом месяце.

Он накрыл женщину простыней и одеялом и велел затопить печь.

Стуча ногой, вытирая на ходу руки, доктор торопливо вышел в приемную. Парень стоял, распахнув широкий тулуп, и поигрывал гибким ременным кнутом.

— Вы знали, что она беременна? Я те… те… — сказал доктор, волнуясь и от этого, как всегда, особенно заикаясь, — теперь не могу за нее отвечать. Кто сделал ей аб… аборт?

Широкое носатое лицо парня стало медленно краснеть. Он несколько раз переложил кнут из одной руки в другую.

— Не мой ребенок, — сказал он, исподлобья всматриваясь в доктора. — Меня год дома не было.

У доктора болезненно сморщилось лицо. Он закричал:

— Идите, и… и… идите домой. Потом при… при… приходите. Позже!

Парень оглянулся и шагнул к доктору.

— Ребенок был? Значит, кровь-то…

— Ступайте! — вскрикнул доктор. — Вы мне мешаете работать.

Парень не уходил и смотрел на Татаринцева зло и требовательно.

— Да говорят же тебе, что ты мешаешь, — раздался громкий голос сестры. — Вот ведь какой поперешный парень.

— Да тише вы, Пелагея Ильинична, — остановил ее доктор и скрылся в операционной.

— Да, да, не кричи, — сказал парень.

— Вот я тебе сейчас крикну, — проговорила Пелагея Ильинична, приближаясь к нему. — Ишь ты, какой смелый…