Виктор Стариков - Звезда победы

— Почему?

— Пойдет звон… А вдруг ничего и не выйдет.

Потом, идя по заводскому двору, Фомичев все вспоминал этот разговор. Вишневский, когда он еще работал у Фомичева начальником смены, казался смелым инженером. Спортсмен! Оказывается, Вишневский иногда предпочитает осторожность. А может быть, это просто мнительность и неуверенность молодого инженера.

В ватержакетном цехе все сложнее и запутаннее. Сазонов готов, как будто, все сделать. Любит заверить, наболтать, а потом ничего не сделает. Убежден, что отлично работает и что пристают к нему напрасно. А упрям-то, как упрям! Скажет чепуху и потом будет настаивать. Опыт у него большой. А что с того? Одно начнет — бросит, за другое возьмется — тоже не доведет до конца. Вот теперь тянет с больной печью. Обещает поправить ее, но четкого и ясного плана у него нет. С людьми живет неважно, не всегда умеет найти дорогу к сердцу рабочего, мастера. Хорошее у него качество — привязанность к родному заводу. Работает он на нем столько же, сколько и Фомичев. Вот что связало их, — не дружба, а дух заводского товарищества.

Кто-то громко окликнул Фомичева. Он обернулся и увидел человека в военном костюме, но без погонов. Правый пустой рукав выглаженной гимнастерки был заправлен за пояс. Фомичев вгляделся в худого бледного человека, подходившего к нему, удивленно и радостно воскликнул:

— Годунов! Ты?

Он схватил его за костлявые плечи. Друзья троекратно расцеловались.

— Ты почему же молчал, никому ни строчки? Где пропадал? — забрасывал Фомичев вопросами Годунова.

— Где? По госпиталям катался. Долго ремонтировали. Позвоночник поправляли. Почти три года в гипсе отлежал.

— А теперь здоров?

— Видишь, хожу… А ты полнеть начал, товарищ главный инженер, — с удовольствием произнес три последних слова Годунов.

— Нет, это тебе только кажется. Не такие у меня дела: к полноте не располагают. Скоро худеть начну.

— О делах слышал. Я за вами по газетам следил, радовался.

— Наверное, не обо всем слышал. Звезду потушили. В соревновании начали отставать. Заходи. — Фомичев взял его под руку. — Расскажешь о себе.

Но Годунов решительно отстранился.

— Потом обязательно загляну. Схожу посмотреть на печи. Со своими ребятами хочу повидаться. Удивительно, сколько всего было за эти годы. А завод — вот он стоит. Стоит, чорт подери! Зашел в парикмахерскую, смотрю, — Павел Иванович, мой мастер, за креслом. Все такой же, только немного поседел. И кресло у него то же самое. Почти все, как было. Удивительно даже!

— Есть и перемены.

— Большие. Ну, не буду тебя задерживать. Зайду позже.

Фомичев не стал настаивать, понимая, как долго ждал минуты встречи с заводом солдат, начавший войну в лесах Подмосковья, а закончивший ее в центре Германии. Война продолжалась около пяти лет, а у Годунова она отняла почти восемь…

Они условились встретиться часа через полтора-два. Фомичев смотрел, как легким шагом шел по заводскому двору, сохраняя военную выправку, бывший командир танкового взвода, служивший последний год у него в полку, человек из тех, кто воевал с особой лихостью и дерзостью. «Заводская кровь», — говорил о нем на фронте Фомичев.

«Только вчера на парткоме о нем вспоминали, — подумал Фомичев, — а он и явился. Легок на помине».

И тут же он с тревогой подумал о судьбе Годунова. Что Годунов будет делать на заводе, куда его можно поставить? Ведь на любую работу он не пойдет, да и нужды в этом нет. Он же великолепный ватержакетчик, один из зачинателей стахановского движения на уральских медеплавильных заводах. Разве что инструктором по стахановским методам работы, людей учить? Это, пожалуй, подойдет.

Фомичев и Годунов встретились часа через три в уютном ресторане Дома культуры. К их столику то и дело подходили обедающие, поздравляли Годунова с возвращением домой. Годунов производил впечатление человека уверенного, спокойного за свою судьбу. Но складочка раздумья лежала у него над переносьем. И Фомичев подумал, как много часов, вероятно, провел он в тревоге, обдумывая, как будет жить и работать дальше. Потому-то, верно, и не писал никому.

— Ты почему ордена не носишь? — спросил Фомичев.

— А ты?

— Мне их и надевать нельзя сейчас, — отшутился Фомичев. — Еще отберут за такую работу.

— А я решил… Война давно закончилась, и не стоит теперь выставлять напоказ военные заслуги. Надо новую славу завоевывать — трудовую.

Реже стали подходить знакомые, ресторан пустел. Оки смогли провести разговор, интересный только им, связанным еще довоенной дружбой, когда и у Годунова проходил свою заводскую практику Фомичев. Расспрашивал Годунов, а Фомичев отвечал.

— А здорово вы работаете, — с восхищением отозвался Годунов. — План выполнили, а вам этого мало показалось. Народ вперед рвется! Хорошо! Во многих городах я лежал, пока лечили меня. Везде так, по всей стране. О коммунизме все думают… Всего три года после войны прошло… И какой войны! Видели мы с тобою, какие города нам немцы оставляли — камень и щебень. А зоны пустыни на Орловщине и Киевщине помнишь? Я думал, лет на десять работы хватит, чтобы все в прежнем виде восстановить. Ошибся. Восстановили много. А построили столько, что и не верится. Сильный наш народ. А после войны стал еще сильнее.

Годунов задумчиво смотрел в окно.

— А как это хорошо — вернуться домой, — скупо обронил он. — Я все думал: наступит время, пройду знакомой улицей, погляжу на наши горы, через старую проходную войду в завод, поднимусь на печи… Работать хочется, товарищ главный инженер, — смутившись заключил он.

— Как же ты думаешь жить? — осторожно спросил Фомичев.

— Так, как и раньше жил, — медленно проговорил Годунов, разглядывая что-то на улице. — Опять в сменные мастера на свои печи. Найдется такое место?

— Конечно.

— Заметано? — быстро спросил Годунов. — Отдохну дней десять — и на завод.

— Согласен.

— Ты, может, боишься, что подведу цех? — взглянув прямо в глаза главному инженеру, испытующе спросил Годунов. — Ты не бойся. Я солдат, я все обдумал. Печь поведу не хуже других. Да и какой я инвалид? Я ведь левой рукой писать научился. А не пойдет у меня, первый сам скажу тебе об этом, как ни горько мне это будет.

— Ладно… Знаю же я тебя! Но в ватержакетном сейчас очень плохо. Сам видел… Надо там всех людей расшевелить. Вот ты их и шевельни, как бывало раньше. Помнишь, как работали?

— А ты помнишь, как на фронте было? — оживился Годунов. — Перед боем собираются коммунисты. Они должны возглавить наступление. Первыми берут они на себя боевые обязательства. Потом, когда идешь в бой, помнишь, что на тебя смотрят бойцы. И ты идешь вперед, они идут за тобой. Помнишь: «Коммунисты, вперед!» Вот так хочется жить и в мирных условиях. Люди каждую минуту должны видеть: ты коммунист.