Виктор Стариков - Звезда победы

— Вот ваш край света, — шутливо сказала она. — Годунов-то, какой решительный человек! Молодец!

Они вместе спустились по лестнице.

— На всю ночь? — спросила его Марина Николаевна.

— Боюсь, что больше, — усмехнулся Фомичев. — Спокойной ночи, Марина!

— А вам — справиться, как задумали.

Фомичев смотрел, как Марина Николаевна шла по заводскому двору, то исчезая в темноте, то снова появляясь на свету. Так он простоял, пока очертания ее не растворились в темноте. Он стоял и думал о ней. Многое для него решалось в эти минуты.

Взгляд его упал на цветочные клумбы. В суматохе аварии клумбы разорили. «Прочнее все надо делать, — подумал Фомичев, глядя на втоптанные в землю лепестки. — Загородки ставить надо».

Когда он опять появился на площадке, из печи только что поднялся Годунов. Увидев инженера, он торжественно сказал:

— Самое трудное сделали, Владимир Иванович. Печь перекрыли, дышать стало легче. Теперь быстрее все пойдет.

Вишневский с удрученным лицом прислушивался к этому разговору.

— А цветы твои порастоптали, — не удержался Фомичев. — Не позаботился о клумбах.

— Какие теперь цветы! — махнул рукой Вишневский.

К утру у печи остались только рабочие, занятые ремонтом. Поочередно спускаясь в печь, они работали больше суток. И все это время Фомичев был в отражательном цехе. Он ушел, когда все было сделано. Дома он повалился на постель и заснул мертвым сном, без сновидений, как спал на фронте после продолжительного и тяжелого боя.

Годунов стал героем дня на заводе. О нем писали в газетах, о нем говорили на собраниях. Мальчишки на улице заглядывали ему в лицо. Сазонов, когда мастер через: несколько дней опять появился в своем цехе, протянул ему руку и неожиданно сказал:

— Поздравляю, — и, помолчав, добавил: — Вы на меня все еще сердитесь?

Годунов ответил:

— Нет.

Он вовсе не сердился на начальника цеха, но не уважал его попрежнему.

Данько и Фомичев, встретившись на заводе, разговорились о подвиге Годунова.

— Он показал образец высокого героизма, — сказал парторг. — В нашем народе героизм в почете. Вот так в войну было. Выдающийся подвиг рождал сотни подобных же и становился героизмом масс. Однако, знаете, Владимир Иванович, когда я читаю в газетах о подобных случаях, то они у меня всегда вызывают тревогу. Произошла какая-то авария — значит, на этом заводе не все благополучно, что-то там не досмотрели. Ведь так именно и у нас произошло. Тревожились вы о своде, но мало. Ведь давно надо было о нем подумать. Знали мы, Владимир Иванович, что при повышении температуры свод будет стоять меньше. Однако по лености отложили разрешение этого дела. Вот вам и авария — почва для героизма. Я хочу, чтобы героизм наших рабочих рождался на другой почве — на основе использования нашей техники. Вы для себя из подвига Годунова сделайте серьезные выводы. Проверьте сейчас все слабые участки.

Этот разговор заставил Фомичева другими глазами посмотреть на то, что произошло в отражательном цехе.

Через несколько дней Данько зашел в ватержакетный цех.

Он нашел Годунова и опросил:

— Как у вас дела идут?

— Неплохо, как будто Трофим Романович. Поднимается проплав.

— Вяло, вяло пока у вас двигается дело, — с упреком сказал парторг. — Не вижу я широкого фронта соревнующихся.

Годунову стало неловко. Конечно, медленно и вяло еще идет соревнование.

— Вот вы совершили геройский поступок, — напомнил Данько, и Годунов насторожился. — Поступили как настоящий коммунист. Недавно я прочел хорошие стихи. Они называются «Коммунисты, вперед!» Это подходит к вам. Но подумайте глубже о своем случае. Один героический поступок совершить бывает легче, чем во всем и всегда быть передовым человеком. Для этого уже нужен более высокий уровень сознания. Не так ли? Бывает ведь… Совершит человек хороший поступок и думает, что этим он выполнил свой долг, можно ему на лаврах почить. Неверно. Одно хорошее дело могут забыть, жизнь его другими делами быстро сотрет. Надо все время двигаться вперед. Согласны?

— Какие же возражения?..

— Мне кажется, что вы сейчас чуточку успокоились, несколько остыли… после подвига.

— Трудно еще нам, товарищ Данько.

— Всякое дело усилий требует. Одно — меньших, другое — больших. Вот вы еще о чем подумайте. Вы на заводе когда-то начинали стахановское движение. Помните, как это было? Проводили мы тогда стахановские смены, сутки, декады. Добивались рекордных показателей. Тогда было очень нужно показать, какие резервы таятся в нашем производстве, как можно использовать технику. Теперь иное дело. Мы выросли. Рабочий класс вырос. Больше стало специалистов, да каких! Появилось такое важное пополнение, как ремесленники. Народ более высокой технической культуры. Техникой мы овладели. Стахановских суток проводить нет нужды. Нам надо изо дня в день, из месяца в месяц повышать использование нашей богатой техники, повышать производственную мощность всех цехов, заводов. Это, конечно, труднее, чем установить рекорд, потребует большой организации производства, участия всего коллектива.

Только ушел Данько, как Годунова позвали к начальнику цеха.

У него сидел Кубарев.

— Садись, — пригласил он Годунова. — Что же, говори, как условились, я свидетель, — сказал Кубарев Сазонову.

Годунов сел, недоумевая, зачем его позвали.

— Плохо мы с тобой жили, Годунов, — сказал Сазонов. — Очень плохо. Оба виноваты. Но наши личные дела производству не должны мешать.

— Я производство в наши дела не путаю, — непримиримо возразил Годунов.

— Подожди ты! — с досадой остановил его Кубарев.

— Я о себе говорю, — продолжал Сазонов. — С первого дня у меня с тобой пошло не так. Пришел ты в цех против моей воли, с печью стал возиться — я в сторону стал. Так?

— Так, — подтвердил Годунов. — А чего об этом вспоминать?

— Мы с парторгом говорили… Так дальше нельзя. Давайте сообща выводить цех на первое место. Что нам нужно? Быстрее проплав увеличивать, снижать потери. Возможности у нас большие.

Годунов с возрастающим удивлением слушал начальника цеха.

— Хорошо, если вы это поняли, — сказал мастер. — Возможности у нас есть, да работы не видно. Сейчас Данько приходил. Интересовался моими делами. А что я скажу ему?

— Смотри, что я думаю сделать, — Сазонов протянул Годунову разграфленный лист бумаги. — График почасовой подачи руды и флюсов. Специально для твоей смены. Видишь? Я тебе все время повышаю нагрузку. Вытянешь его?

— Написано хорошо, — Годунов внимательно смотрел в график. — А как будет в жизни?

— Это уж моя забота. А твоя — печи вести.

— Пойдет моя смена. А другие?

— Мы этот график сначала в твоей смене проверим. Потом в другие перенесем. Сегодня начинаем производственные совещания проводить. Приходи, расскажешь, какие в других сменах недостатки.