Виктор Стариков - Звезда победы

— Марина Николаевна, если я вас попрошу… Напишите свои предложения о сокращении потерь. Вы ведь хорошо знаете недостатки в цехах.

— Вы можете приказать, — сказала она сухо, словно все еще не верила в того, другого Фомичева, какого разглядела сейчас.

— Считайте это не столько приказом, сколько просьбой.

— Я это сделаю, — быстро произнесла она, устыдившись своего вызывающего тона. — Я даже думала… Может быть, нашей лаборатории установить особый контроль за ватержакетным цехом? Ведь там большие потери меди.

— Вот-вот… Подумайте обо всем, что может сделать лаборатория.

Они подошли к двухэтажному дому, где жила Марина Николаевна, и остановились у высокого крыльца. Дом этот стоял в переулке последним, за ним начинался пологий подъем в гору, где среди зелени кустов и травы проступала каменистая почва и серыми холмиками вставали валуны. Тропинка, виляя, бежала к подъему. Вот бы подняться по ней к вершине горы!..

Жильцова протянула руку. Фомичев взял ее, и она показалась ему удивительно нежной и теплой: должно быть, успела отогреться в кармане.

— К понедельнику-вторнику успеете сделать?

Она посмотрела ему в лицо:

— Постараюсь.

— А чем вы сегодня заняты? — опросил Фомичев.

Марина Николаевна улыбнулась.

— О нет, сегодня я на завод не пойду.

— Что вы! — искренно удивился Фомичев. — Я и не думал. Просто… я хотел сказать… Я поеду на дачу к вашим соседям Немчиновым. Хотите поехать вместе?

Она помолчала, словно не могла решиться.

— Заезжайте.

Мысль о совместной поездке на дачу к Немчинову пришла Фомичеву в ту минуту, когда, прощаясь с Мариной Николаевной, он смотрел на ее усталое лицо, вспоминая о ней все, что ему известно. По отзывам многих Марина Николаевна хороший работник. В сорок первом году эвакуировалась на этот завод из Ростова-на-Дону; отец — профессор ботаники — несколькими месяцами раньше выехал с матерью и ребенком Марины Николаевны в Алма-Ата. Муж Марины Николаевны погиб под Харьковом в сорок втором году. Однажды Марина Николаевна выезжала в Алма-Ата за дочерью, но через некоторое время опять отвезла ребенка к родителям. Это немногое Фомичев знал со слов начальника конверторного цеха инженера Гребнева — брата погибшего мужа Марины Николаевны.

Как нехорошо тогда вышло с перемещением Марины Николаевны. Знали друг друга около полутора лет, здоровались, обменивались двумя-тремя шутливыми фразами при встречах, по телефону в часы ее дежурства в диспетчерской. Она всегда доброжелательно смотрела на него. О ней он думал больше, чем о других женщинах, которых знал: всегда оживленная, веселая. Война нанесла ей раны, но вот сумела она устоять перед всеми испытаниями, не сломилась.

Ему вдруг захотелось сделать попытку примириться с ней, восстановить прежние добрые отношения. Фомичева обрадовало, что она не отказалась от поездки.

Утром Фомичев долго просматривал таблицы, которые накануне забрал у Марины Николаевны. Потом пошел по цехам. Немчинову он сообщил по телефону, что задержится на заводе и сможет приехать только во второй половине дня. Потом позвонил Марине Николаевне и сказал, что обстоятельства вынуждают его нарушить данное слово. Он должен побывать в цехах и затрудняется назвать точный час, когда освободится.

— Ну, и все-таки мне вас ждать? — спросила она.

— О, разумеется! Только я не знаю, когда заеду.

— Я весь день дома.

Часа в три Фомичев подъехал на машине к знакомому дому.

Марина Николаевна тотчас вышла в легком светлом пальто, оживленная, радостная.

Дорога широкой петлей охватывала нестерпимо сверкавшее озеро. Сильно парило. Заводский народ проводил воскресный день возле воды. На желтом, с зелеными пятнами тростника прибрежье всюду виднелись бронзовые тела людей, белели легкие палатки, дымили в кустах костры; по водной глади скользили лодки. Откуда-то доносились звуки духового оркестра. Покоем веяло от этой картины людского отдыха.

Марина Николаевна смотрела в сторону озера и синей дымки лесов на горизонте, улыбаясь каким-то своим затаенным мыслям.

Дорога вошла в тишину и безлюдье леса. Солнечные пятна бежали навстречу машине, опьяняюще пахло настоем трав, разогретой солнцем листвой, смолой. В низинах мелькали желтые и лиловые луговинки цветущих баранчиков и медуниц.

Постепенно дорога пошла в гору. Все кругом резко изменилось. Лиственный лес остался внизу, здесь стоял золотистый густой сосняк. Только отдельные березы, словно спасаясь бегством от высоких сосен, выскочили к дороге и здесь остановились, разметав зеленые кудри. На хвое лежали розовые солнечные круги. Замшелые валуны отбрасывали резкие тени.

Марина Николаевна подняла руки, ветер забрался в рукава ее пальто, и она вздрогнула от приятной прохлады.

— Хорошо-то как! — Марина Николаевна положила руки на колени.

Фомичев посмотрел на Жильцову. Как сияют ее глаза! Хорошо, когда у человека вот так легко и спокойно на сердце. Он не мог победить своего угнетенного настроения.

— Завидую вам, — произнес он, всматриваясь в дорогу.

Марина Николаевна вопросительно посмотрела на него.

— Вы можете наслаждаться природой. Счастливая женщина.

— И вы могли наслаждаться природой. И быть счастливым. Все было в ваших руках.

— Точнее.

— Не оправдали вы пока своего назначения. И не будет вам теперь долго покоя, — нараспев, задумчиво произнесла она и, уже поддразнивая, добавила: — Вот еще и от Немчинова сегодня достанется, не стоило вам с собой свидетеля брать.

— Не пугайте.

— Достанется, достанется… — Ей нравилось дразнить его. Она сидела так, что ветер раздувал ее темные шелковистые волосы, все в мелких колечках, открывая маленькие уши.

«Славная, славная, — думал Фомичев. — Вероятно была счастлива с мужем. Такие долго не решаются на второе замужество».

— Какие на вашем Урале хорошие места, — сказала она, показывая рукой в сторону обрыва, где в самой глубине паровоз тащил длинный состав с рудой, а среди густой зелени виднелись шахтные копры. — Мне о нем говорили — суровый, угрюмый… А здесь зимой солнца больше, чем в Ростове, да и лето такое чудное.

Он слушал ее рассказы о жизни на Урале, о детстве, и ему становилось легче, словно сердце его отогревалось.

— А вы — хорошая рассказчица. С вами не скучно, — пошутил он.

— А вы — хороший слушатель: терпеливый.

Оба взглянули друг на друга и весело, как дети, рассмеялись.

Внезапно лес справа от дороги потемнел, пахнуло прохладой. Несколько крупных капель разбилось о ветровое стекло. Оглянувшись, Фомичев увидел настигавшую их дождевую тучу. Она шла, словно цепляясь за вершины сосен. Дождь мутной пеленой закрывал дали. Тень от тучи уже ложилась и на левую половину леса, но впереди все еще сверкало солнце.