Рустам Валеев - Родня

Он, кажется, не ожидал такого быстрого согласия, и это вроде не понравилось ему. Он заносчиво вздернул голову.

— Мне очень трудно было говорить об этом, — сказал он, — учти, очень трудно. А ты вон как все просто.

«Зачем он так? — подумала без горечи, но с любопытством. — Зачем? Ведь ему, кажется, нужен развод, и он наверняка побаивался, что я откажу. Зачем?»

Но она поняла: даже сейчас его уязвляло ее равнодушие. Он и сейчас хотел бы выглядеть уверенно и значительно.

— Что же дальше? — сказала она, глядя в его недовольное лицо. Ей стало смешно, потому что она разглядела его желание видеть ее горе. И ей даже расхотелось дразнить его, она спросила миролюбиво: — Где трудишься-то?

— В горгазе, — сказал он. Он не соврал, возможно, потому, что в ее миролюбивом тоне уловил что-то желанное для себя.

Что ж, ей как будто и небезразличны были его дела; во всяком случае, она не хотела ему зла.

— Пока, правда, мало платят, — продолжал он искренне, не хвастая, может быть, впервые не хвастая перед ней ничем. — Но потом, говорят, прибавят. Девяносто рублей, — он усмехнулся почти саркастически.

— Девяносто? — машинально повторила она и вдруг за своим спокойствием, бесстрастностью обнаружила, что ненавидит его — с разговорами о каком-то горгазе, о зарплате.

— Ладно, получишь развод, — сказала она ровным голосом. Но дальше у нее не хватило терпения, и она почти выкрикнула ему в лицо: — Да уйди ты… не стой!..

Он ошарашенно глянул на нее, шагнул в сторону. Она устремилась вперед и почти побежала, ни разу не оглянувшись.

Дни стояли совсем теплые, девчонки во время обеденного перерыва уходили гулять в сквер перед заводоуправлением. Слонялись, дурачились, грызли арахисовые орешки, иные покуривали. Зинка Жданова, которая прежде сторонилась девчонок, также ходила вместе со всеми. Теперь она стала городской жительницей, устроилась в общежитии и упорно готовилась к экзаменам в техникум. Конечно, зря она поспешила, жила бы себе все лето в деревне. Но ей, наверно, видней.

Зинка шла, ухватив Алю под руку, и громко рассуждала:

— Что значит жизнь в городе! В деревне сколько жила, ни одного мальчика. А тут за месяц двое. То есть теперь-то один. — Что-то невеселое слышалось в ее голосе, и это, пожалуй, означало, что первый — то есть сын Бурлачихи — ей нравился, а второй — так, не очень.

Хотя «мальчики» и серьезно занимали ее мысли, однако Зинка не забывала и о других насущных делах: зубрила физику и математику, обновляла на городской манер одежку, в целях экономии ездила в деревню за продуктами. Всепоглощенность своими заботами делала ее злой и настырной. Так, она ни в какую не хотела уступать ночную смену Агнии Павловне, на которую тоже навалились свои заботы, в основном связанные с садом. Агния Павловна тоже не хотела уступать и этим так разъярила Зинку, что та устроила настоящий скандал, обозвала Агнию Павловну дурой и швырнула ей в лицо перфокарты. Аля тогда ударила взбеленившуюся Зинку по рукам, затем увела из табуляционной в коридор и отчитала на чем свет стоит.

Она и сама не ожидала от себя такого: по рукам у нее пошли красные пятна, губы дрожали, и она, пожалуй, готова была отхлестать Зинку по толстым щекам.

— Ладно, ладно, говорю, — бормотала перепугавшаяся Зинка. — Я ведь сейчас же и извинюсь. Я такая — себя не помню, а потом сразу извиняюсь.

— Извинись.

— Я же сказала. Вот увидишь.

Но Зинка, конечно, не извинилась тотчас же. А Аля не стала принуждать: тоже не дело — нахамить, а через минуту с кротким видом просить прощения. Пусть уж остынут обе, а там загладится, забудется.

С того дня Зинка поглядывала на Алю с каким-то робким, даже заискивающим выражением. Але это было смешно, но она находила нечто приятное… нет, не в робости Зинки, а в том, что сама она, Аля, почувствовала к этой взбалмошной девчонке неравнодушие. Все-таки было очень трогательно стремление Зинки жить в городе, учиться и быть ничем не хуже других.

Стычка мало-помалу стала забываться. Агния Павловна была отходчива и своею умудренностью старалась понять и простить Зинку. А Зинка, в общем, была совсем незлобива. Мир и покой, и они гуляли в сквере, а однажды всею гурьбой пошли провожать Мару, она уходила в декретный отпуск.

Мара шла, прижимая к боку кожаную сумочку, в которой были только что полученные отпускные деньги, и вслух сожалела, что девчата не согласились угоститься вином и еще чем бог пошлет.

Аля с Зинкой шли поотстав; Аля глазела по сторонам и краем уха слушала, что болтает Зинка.

— Вот попомни, — говорила Зинка, — у Мары родится девочка. Если живот круглый-прекруглый, то будет девочка.

— Ну, как твои-то дела? — спросила Аля, чтобы только переменить тему разговора.

— А тебе девчонки ничего не говорили?

— Нет.

— Не говорили, что есть такой молодой человек, который тоже поступает в механический техникум? А не говорили, что он меня называет… ну, не скажу!

— Откуда им знать, как тебя называют, — заметила Аля.

Ну, Зинка, Зинка! Она была так откровенна в своем вполне понятном желании поделиться, что вроде ничего и не оставалось такого, о чем следовало бы умолчать. Она как будто не знала сладостного чувства тайны.

Впереди послышались веселые голоса девчат, и Аля поспешила к ним. На выходе из сквера, царственно повернувшись к подругам, стояла Мара и помахивала сумочкой, усмешливо глядя на глупых, глупых девчат.

Она выделила взглядом Алю, кивнула ей, но первая подошла сама и сказала тихо:

— А я все собиралась поговорить с тобой, да так и не собралась. Если захочешь к н а м наведаться, то мы будем во второй железнодорожной больнице. Ну, я всех перецеловала… — Она боком придвинулась к Але и смущенно попросила: — Да наклонись ты, наклонись! — И когда Аля наклонилась, поцеловала ее в щеку.

Аля понимала, что та не питает к ней никакого особенного чувства, что просто минута такая, что Маре грустно, и страшновато, и жалко расставаться с подругами. — Аля понимала это, но ей сделалось так грустно, и так она сожалела, что не вышло случая раньше с ней поговорить. Девчонки звали — уже время возвращаться, Агния Павловна станет ругаться, но она взяла Мару под руку и повела ее от девчонок.

Они шли молча, теплый шумный день окружал их, и то, что они молчали и как бы несли в этом молчании сквозь суету и шум что-то свое, тайное, переполняло Алю кротким и ласковым чувством. Доведя Мару до автобуса, она помогла ей сесть, молча помахала рукой и пошла обратно.

Ласковое чувство не оставляло ее. Вчуже, с доброжелательной усмешкой, думала она о себе. О том, что не скоро сходится с людьми, бывает щепетильной в выборе друзей и что приязненное чувство к Маре, или Зинке, или Агнии Павловне еще не обещает дружбы, но все они уже не чужие ей…