Александр Грачев - Первая просека

Каргополову вспомнилась «конференция прогульщиков». А почему бы не собрать парней и девушек, известных своим легким поведением, и заставить их поговорить о комсомольском быте, о комсомольской семье?

— Послушай, Шура, а ты бы смогла выступить на городском комсомольском собрании и рассказать о своих ошибках, как сейчас мне рассказывала?

— Нет, нет, что вы! — замахала руками Шура. — Это же еще раз опозориться перед людьми. И не уговаривайте, все равно не выступлю.

— Так какой же это позор — рассказать собранию всю правду? Ты же реабилитируешь себя в общественном мнении.

— Вот вам рассказала, а больше нигде не буду говорить, — решительно произнесла Шура.

Она ушла, а мысль о городском собрании молодежи не оставляла Каргополова. «Культурно-бытовая конференция» — вот как назовем это собрание! — обрадованный находкой, подумал он. — А до этого создадим комиссию, пусть обследуют бараки».

Комсомольский поселок вырос рядом со вторым участком прошлым летом, когда готовили встречу пяти тысячам комсомольцев мобилизации 1934 года. По сравнению с бараками второго участка — приземистыми, сколоченными наспех и разгороженными внутри лишь на две-три секции, бараки Комсомольского поселка выглядели для своего времени прямо-таки дворцами: они были выше, оштукатурены изнутри и снаружи, имели комнатную систему, общие умывальники и несколько общих кухонь. В каждой комнате жили по три-четыре человека.

Когда обследование бараков Комсомольского поселка закончилось, Каргополов собрал членов комиссии. В комиссию вошли «старички» — комсомольцы мобилизации 1932 года. Им-то хорошо были знакомы и шалаши, и палатки, и чердаки, и земляной «Копай-город», где приходилось спать вповалку на сплошных нарах, подчас на голых досках. Теперь имелись все условия, чтобы жить в тепле и уюте и вообще упорядочить быт; и в большинстве комнат так оно и было: люди старались держать в порядке жилье, девушки навели чистоту и уют.

Но вот выступает Федя Брендин.

— Мне еще в четвертом бараке сказали, — говорит он, — что в шестом есть комната картежников, назвали номер. И в ней отлеживается уже почти неделю один парень — проиграл, говорят, с себя все! Прихожу, стучусь. Голос отвечает: «Входите!» Открыл я, товарищи, комнату и ужаснулся: грязная, задымленная, сору по колено. Но это еще полбеды. В углу на койке, без всякой постели, ну прямо на голых досках, лежит с поджатыми ногами молодой паренек — нечесаный, небритый, какой-то весь закоптелый, покрытый грязным макинтошем. Из-под бока выглядывает кусок брезента, в головах — замасленная фуфайка. Лежит и читает книжку. «Что, — спрашиваю, — болеешь?» — «Ага», — отвечает. «Ну вот, я врач, вставай, — говорю, — посмотрю тебя». Он подозрительно поглядел на меня, говорит: «Что-то не похоже». Разговор был длинный. Короче говоря, он во всем признался мне. Оказывается, в этой комнате каждый вечер играют в очко. Втянули и его и обыграли начисто. Остался парень в трусах да майке. «А чем, — спрашиваю, — питаешься?» — «Да тем, что принесут ребята, — отвечает, — по большей части вода и хлеб». Ну что это такое, а? А ведь парень хороший, землекопом работал.

— Фамилии картежников записал? — спросил Каргополов.

— Не всех. Кого записал, почти со всеми разговаривал. Некоторых вообще не знают — кто они и откуда.

— С комендантом говорил?

— Он сам картежник и пьяница.

— Давай сюда список. Отправлю его в милицию. Докладывай ты, Леля.

Леля Касимова обследовала девичьи комнаты.

— Положение, товарищи, угрожающее, — сказала она. — Выявила шесть беременных, а у трех уже дети. И самое страшное — четверо даже не знают, кто отец ребенка. Думаю, понимаете, почему это получается? Одна не знает фамилии парня, с которым ночевала, и не знает, где он работает. Остальные ночевали со многими и не знают, от кого прижили. Двое забеременели от Липского. Этого негодяя нужно судить!

— Ну, а хоть что-нибудь светлое есть или нет? — сердито спросил Каргополов, словно во всем этом была виновата Леля.

— Я скажу, — вызвалась Маша Дробышева. — Пятый девичий барак предлагаю объявить образцовым. Там есть свой избранный домком, выпускают свою стенную газету, почти все девчата учатся в кружках техминимума и в вечерних школах, пять девушек ходят в аэроклуб, учатся на парашютисток.

— Ну, а как насчет поведения? — спросил Брендин.

— Поведение считаю хорошим, — уверенно отвечала Дробышева. — Недавно всем бараком выдавали замуж одну девушку. Говорят, была грандиозная комсомольская свадьба: на весь коридор установили столы в ряд — всё в складчину купили.

— Ваня, а Липский не комсомолец? — спросила Леля.

— Его не поймешь, — хмуро буркнул Каргополов. — Когда я работал на «Брусчатке», он говорил, что комсомолец, а на учет так и не встал.

— Ну, а личное его дело? — спросил Брендин.

— Этим не поинтересовался. Сейчас проверим.

Проверили. Личного дела Липского не оказалось.

— Значит, врал, — резюмировал Каргополов. — Но все равно его надо как-то заманить на конференцию.

— Попросим Прозорова, чтобы он привел его, — посоветовал Захар, — они ведь друзья. Разрешите мне, я уговорю Прозорова.

Конференцию собирали в клубе. Здесь было благоустроеннее и просторнее, чем в «Ударнике», — зал вмещал около тысячи человек.

Каргополов чуть ли не первым появился в клубе. Ему хотелось упросить Шуру выступить. Он нашел ее в фойе среди девушек, рассматривающих витрину. Шура выделялась не только самобытной красотой, но и умением одеваться при всей видимой бедности. Простенький серый костюм сидел на ней ладно, буйность волос сдерживали заколки; разве только вот яркий цветок саранки в них выглядел слишком вызывающе.

Каргополов отозвал Шуру в сторону.

— Может, все-таки выступишь? — спросил он запросто, пожав ей руку. — Ни о чем больше не говори. Только о Липском. Расскажи о нем все, что знаешь.

— Так чего мне говорить? — вполголоса возразила Шура. — Вот Тоня хочет выступить, специально о нем рассказать. — Она указала глазами на высокую тонкую блондинку в цветастом платье, с длинными, до пояса, пшеничными косами. — Но она стесняется. Поговорили бы с нею, а?

— Ну, а как вообще дела?

— Да ничего, учусь, работаю, получила третий разряд в швейной мастерской. Наверное, перейду туда.

Каргополов попросил:

— Позови, пожалуйста, Тоню, а то она, кажется, хочет уйти.

И вот перед ним Тоня. С равнодушием, за которым нетрудно заметить скрытый вызов, она спокойно смотрит в лицо Каргополова.

— Чем могу быть полезна?

Вопрос смутил Каргополова.

— Я секретарь горкома комсомола. Вы, кажется, хотели что-то рассказать о Липском?

— А это дело мое — хотела или не хотела, — с вызовом отвечала Тоня. — Будет настроение — выступлю, не будет — не выступлю.