Василий Гроссман - Степан Кольчугин. Книга вторая

Степан погрузил свой багаж, у тележки даже рессоры сели от тяжести корзины.

— От это да, — сказал возница, владелец тележки.

Тележка, подпрыгивая на круглых камнях, покатила по вокзальной площади. Степан шел рядом, смотрел так жадно, с таким интересом, что, должно быть, все до мелочи замечали его напряженно глядевшие глаза. Он отмечал восхитительную гладкость асфальта, и удивительную чистоту подметенных улиц, и огромные окна в трех-и четырехэтажных домах, и то, что ни разу не увидел босого или обутого в лапти человека и что извозчичьи пролетки, все как одна, были на резиновом ходу. Он удивился трамваю, чистоте неба, прямизне тротуаров, балконам с цветами, отсутствию зловонных запахов.

Его поразила роскошь привокзальной Жилянской улицы. Он тотчас заметил, что люди ходили здесь раза в два медленнее, чем в рабочем поселке: должно быть, весь день гуляли. И гуляли трезвыми. А руки! С мостовой видно было, что у прохожих белые, чистые руки. Совершенно отсутствовали козы. Очень мало собак. Справа вдруг открылся пустырь, огороженный забором. Поблескивали рельсы железнодорожного пути, высились товарные платформы; видны были длинные штабеля ящиков, тюки, мешки с мукой. Вдоль полотна был навален каменный уголь, большие куски его поблескивали при свете вечернего солнца. По шпалам шел старик в сапогах, в замасленной кацавейке, медная дудка болталась на его груди. Степан, не удержавшись, радостно крикнул:

— Эй, дед, здорово!

Старик поглядел на него и, точно узнав знакомого, снял фуражку.

Расплачиваясь с владельцем тележки, Степан сказал:

— Чисто ходите, а на черной работе.

— Галстук ношу, а кушать не имею; работы по моей профессии нет. Потеряешь службу — и вот так бьешься годами без всякой надежды, — устало ответил возница.

— А почему в Юзовку не поехать, на шахтах можно всегда работу найти,

— Спасибо, — сказал владелец тележки, — лучше уж пять раз повеситься, чем один день в шахте проработать.

Они закурили и простились.

Степан подхватил корзину и вошел во двор, недоумевая, оглядел одноэтажный дом с множеством маленьких окон, дверей, террасок. Навстречу ему шла высокая девушка в коричневом гимназическом платье.

— Вам что нужно? — строго спросила она.

Глаза у нее смотрели сердито, как всегда у очень молодых девушек, рассерженных и смущенных тем, что мужчины смотрят на них.

— Анна Михайловна здесь живет?

— Ах, Анна Михайловна! Сюда. Она как раз домой пришла, — сказала девушка и показала рукой.

Степан подошел к дверям и, постучав, вошел в сени. Видно, сени эти служили кухней и кладовой: все было заставлено кульками, мешочками; на маленьком столе лежала гора помидоров и огурцов и половина «неудачного», с беловатым мясом и белыми косточками, арбуза.

Из комнаты вышла пожилая женщина с седеющими волосами; на груди у нее были приколоты маленькие черные часики.

— Вы кого спрашиваете? — сказала она.

Степан поставил корзину.

— Анну Михайловну можно видеть?

Она внимательно, не отвечая, смотрела Степану в глаза.

— Кого? — переспросила она.

— Анну Михайловну.

— Я — Анна Михайловна.

Степан назвал условное имя человека, пославшего его.

— Проходите в комнату, — сказала она, — а багаж свой давайте вот сюда ставьте, вот-вот, за эту занавеску; тут он никому не будет мешать, и ему никто мешать не будет.

Она говорила по-мужски решительно, и движения у нее были широкие, мужские. У Марфы, когда она ходила складывать печи, тоже так широко и свободно двигались руки и шевелились плечи.

Анна Михайловна усадила Степана.

— Тут вас ждут уже несколько дней, — сказала она и спросила быстро: — А кто вам указал квартиру? Во дворе кого-нибудь встретили?

— Барышня одна.

— Высокая?

— Да.

— Красивая?

— Очень даже.

— Это Олеся. В коричневом платье?

— Она, — кивнул Степан.

— Олеся, Олеся, — совсем уже успокоенным голосом сказала Анна Михайловна.

Она строго поглядела на Степана и сказала:

— Я уж старуха, конспиратор более опытный, чем вы, молодые.

— Я ничего, — ответил Степан.

— То-то, ничего, — совсем уж строго сказала она,

Они оба рассмеялись.

— Ну ладно, — сказала она. — Как вас зовут?

— Степан.

— А по батюшке как величают?

— Артемьевич, — ответил он.

— А, так Степан Артемьевич. Вы с дороги хотите, вероятно, есть, устали?

— Чего ж я устал, сидел все время.

— Степан Артемьевич, вы надолго сюда? Простите за нескромный вопрос.

— Переночую только, обратный поезд завтра в четыре часа дня уходит. Я уж узнавал.

— А ночевать вам негде?

— Негде; да это ничего, я похожу, город посмотрю.

— Вот что, вы у нас переночуете: у нас комната свободна и две кровати стоят пустые. Двое молодых людей, примерно вашего возраста, уехали на каникулы и вернутся еще не скоро.

— Да ничего, я на вокзале.

— Никаких не надо вокзалов.

Ему не хотелось уходить из приятной комнаты, где сразу улеглось в нем недоброе чувство к киевским домовладельцам. Но он стеснялся сразу согласиться и сказал смущенно, как бы извиняясь:

— Я бы сегодня уехал, да вот поезд уходит в четыре часа дня.

— И отлично, оставайтесь. Вам нужно помыться, а затем мы вместе будем обедать. Сейчас должна еще дочь моя прийти, вместе и пообедаем.

Услышав, что должна прийти барышня и что с ней вместе придется обедать, Степан забеспокоился и пожалел, что опрометчиво согласился остаться.

Анна Михайловна дала ему кусок розового мыла и сказала:

— Степан Артемьевич, вот за этой занавесочкой умывальник. Мойтесь сколько вам угодно, чувствуйте себя вольготно, как дома.

Ей хотелось говорить с ним простым, народным языком, а он, уж аккуратно мыля себе шею и нюхая приятный запах душистого мыла, думал: «Красное, а пена от него белая, а пахнет — букет прямо! И слова у них странные какие: «вольготно»!

Они уже садились за стол, когда пришла Поля.

Анна Михайловна, знакомя их, сказала:

— Поля, вот Степан Артемьевич, наш гость, папин знакомый.

Степану делалось смешно и неловко, когда Анна Михайловна называла его по имени и отчеству. Только в детстве мать насмешливо спрашивала: «Жрать хотите, Степан Артемьевич?»

Поля была некрасива, длинное лицо ее имело выражение угрюмое и задумчивое. Степан с облегчением поглядывал на нее, — он обрадовался, что она некрасива. Ему казалось, что дочь Анны Михайловны войдет, шумя шелковым платьем, как та девушка во дворе, смутит его своей красотой. А эта кинула книги на кровать и сказала:

— Ой, мама, кушать хочется до смерти!

— Руки, руки прежде всего надо вымыть, — сказала Анна Михайловна.

— А вы уже мыли руки? — спросила Поля у Степана.

— Я мылся.

— А ну покажите.

Он смущенно обтер руки о пиджак, показал ладони.