Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

Стояло зябкое туманное утро. Низко нависли тучи, мелкая морось сеялась на Неву, на словно свинцовую набережную и автомобили, ожидавшие у парадного подъезда. А Дутову казалось, будто сама природа плачет над опустевшим дворцом, откуда улетела гордая когтистая птица, украшавшая герб трехсотлетней царской династии. С трудом удерживая нервную дрожь, полковник забился в угол машины, устало смежил тяжелые, набрякшие веки: не было у него веры в то, что будет толк из ночной говорильни, вымотавшей душу, не было надежды на избранного властителя.

Жара, стоявшая в спертом воздухе, изнуряла, а когда открывались окна, встречный ветер забрасывал к пассажирам переполненного вагона гарь и дым паровоза. Пыль неслась над поездом с заброшенных полей, как бурые облака, хрустела на зубах, сушила горло.

Самуилу Цвиллингу страшно хотелось пить. Ощущение жажды, вызванное жарой и лихорадочно-напряженным состоянием, в котором он находился дома, в Челябинске, и после проводов на перроне, преследовало его даже в коротком полусне, когда он умудрялся вздремнуть, стоя между багажом матерой мешочницы и двумя матросами с тихоокеанских кораблей.

Место на средней полке, забронированное для него железнодорожниками вокзала, Цвиллинг сразу, едва тронулся поезд, уступил старушке с двумя малыми ребятами, и вот уже сутки ехал стоя, осуждая мысленно толстую тетку, занявшую своими баулами и мешками большую часть нижней полки. Задремав, он иногда наваливался на них сухощавым стройным телом.

«Нет на вас пропасти! — думала спекулянтка, косясь то на Самуила, то на матросов, тоже сморенных сном и припадавших к ее багажу, но скандалить с ними опасалась, тем более что они даже не поинтересовались: куда она везет столько груза? — Едуть и едуть, и каждый из себя какого-то гражданина корчить. — Поглядывая на Цвиллинга, внешне совсем юного, с остриженной по-солдатски головой и тонкой шеей, она не могла взять в толк, что это за человек. — Видать, из начальников, — как давеча в вагон-то его впихивали, старались. Ишь проклят! Опять навалился, а в мешке-то сало да масло и так, поди-ка, растопилось».

— Баб! Дай хлебца! Хоть корочку! — захныкал на полке малыш, выглядывая, как тощий котенок, из-за плеча бабки.

— Нишкни, малец! Ужо приедем к деду. У яво пасека. Медом угостит.

— Не хочу меду-у! Дай хлебца-а!

«И то! — мешочница усмехнулась. — Малец твой, поди-ка, не знает, какой он, мед-то!» В ее мешках был хлеб, но она скорее отрезала бы себе руку, чем подала бы кусок чужому ребенку. Белый свет велик, всех не обогреешь!

Поэтому она и на Цвиллинга, уступившего даром место незнакомой старухе с ребятишками, смотрела с насмешкой.

А Цвиллинг, за свою недолгую, но трудную жизнь привыкший обходиться без удобств, чуть вздремнув, уже зорко поглядывал вокруг, прислушивался к разговорам. Кого тут только не было: бранчливые и пронырливые мешочники, солдаты, обросшие до глаз мужики, инвалиды войны, помятые интеллигенты, изнемогающие от недовольства жизнью, казаки в лихо заломленных фуражках.

— Ищут яво, Ленина-то, по всей Расее. Большая, дескать, награда будет дадена за поимку, — говорил неказистый мужичонка в белой домотканой рубахе, вертя по сторонам козлиной бородкой.

— «Ищут яво!» — язвительно передразнил оренбургский пожилой хорунжий с голубыми, как и его погоны, глазами. — Вот от этого самого, от всеобщей проникновенности в политику, и произошел крах наступленья на фронте. Монолитность нарушена!

Мужичонка «кольнул» его издали острой бородкой и недоуменным взглядом:

— Скажет, язви тя, и не поймешь чего!

— Ты бы тоже поискал Ленина, может, получил бы награду, — посоветовал щуплый интеллигент в панаме.

— А чаво я стану яво приследовать? Мине он плохого не сделал. Землю, бают, хотел нам дать.

— Вот, вот! Нашелся богатый всероссийский помещик! Решил наделить мужиков землей за чужой счет.

— Пошто за чужой? Чай, она, земля-то, господом богом на общу пользу сотворена.

— Цыц, ты-ы! — сердито гаркнул хорунжий. — Теперь за такие разговоры за шиворот да в ящик. Хватит, натрепались со своими дорогими «товарищами». Все ихние газетки прихлопнули, «Правду» и ту закрыли.

— Вы правду от народа сроду закрывали, потому как она невыгодна для богатых! — послышался голос из глубины вагона.

«Еще полгода назад о Ленине знали главным образом мы — большевики да наши партийные враги, а теперь, когда контрреволюция празднует свою победу, его имя у всех на устах, — подумал Цвиллинг с чувством тревоги и гордости. — Миллионы трудящихся людей, как этот мужичок, против преследования Ленина, но все-таки большинство, не разбираясь в политике, пока идет за Временным правительством, ожидая именно от него решения своей судьбы».

Жизнь Ленина была в опасности. Стоило опознать его при встрече вот такому горлохвату-хорунжему или тихонькому интеллигентику в панаме, и — схватили бы. Лицемерная шумиха, поднятая по поводу его неявки на суд буржуазными газетами, походила на рычание голодного зверя, упустившего добычу.

Обстановка для большевиков сложилась очень тяжелая, но они верили в то, что это поражение, вызванное предательством меньшевиков и эсеров в ЦИКе Советов, временное. Поэтому известие о созыве в Петрограде VI партийного съезда было принято ими с воодушевлением.

Февральская революция застала Цвиллинга в глухой уездной Челябе, когда он, уже намотавшись по тюрьмам и ссылкам, служил солдатом в запасном пехотном полку. В те дни оформленной большевистской организации там не было, — ее разгромили в годы столыпинской реакции, — но группа рабочих-большевиков, в которую сразу вошел Цвиллинг вместе с политическим ссыльным Евдокимом Лукьяновичем Васенко, вела активную революционную работу. В марте эта группа пополнилась вернувшимися из отдаленных мест другими челябинскими большевиками. Нелегко им было вести борьбу с кадетами и многочисленными социал-демократами, которые стояли за оборону отечества и заглушали на собраниях ревом и свистом выступления большевиков.

Но Васенко, Цвиллинг, Елькин и их друзья говорили о нуждах народа, и народ прислушивался к ним, голосовал за них.

«Добились мы все-таки немалых успехов, — думал Цвиллинг под перестук вагонных колес. — В Челябинском Совете депутатов перед июльскими событиями нам принадлежало большинство».

В Петрограде он уже побывал весной этого года, когда челябинцы направили его делегатом на Первое Всероссийское совещание Советов, присутствие на котором стало самым радостным событием его жизни. Вступив в ряды большевиков по примеру старших братьев, еще подростком испытав гонения старого режима, Цвиллинг всегда помнил, что вождем дела, которому он отдал себя, являлся Владимир Ильич Ленин. Он никогда не видел Ильича, но, будучи эмоциональным по натуре и имея пылкое воображение, хорошо его представлял. Книги, статьи, речи Ленина, известные по большевистским газетам, находили горячий отклик в душе Цвиллинга. Это было осознанное подчинение могучей воле гениального человека, с изумительной ясностью определившего пути развития истории, перспективу борьбы рабочих за свое будущее и значение созданной им партии в этой борьбе.