Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Минуточку внимания! — Слесарь Константин Котов, отличавшийся военной выправкой, заметной и в рабочей одежде, вышел на середину комнаты, держа в руках широко развернутую газету. — Вот «Воспоминания делегата Всероссийского Совета». Он тут со слезой вспоминает, как вносили на кресле в Таврический дворец освобожденную из заключения эсерку, старушку Брешко-Брешковскую. Керенский тоже кресло поддерживал. — Котов, пряча усмешку под густыми усами и нарочно хмурясь, посмотрел на сникшего Ефима Наследова. — И про торжественную встречу с Плехановым красиво расписано. А что говорится о прибытии Ленина? Слушайте: «Я не ходил его встречать. Мне его проезд через Германию показался подозрительным. Проезд ему могли исхлопотать только те германские социалисты, которые идут на поводу у Вильгельма». Здорово брешут?

Фрося засмотрелась на Константина Назаровича, с трудом вникая в смысл его слов (о ком это он так?) и не заметила, когда к ней успела подсесть коротко стриженная девушка с лихорадочным ярким румянцем на худощавом миловидном лице.

— Откуда ты? — спросила она.

— Рассыльная из газеты «Заря». А вы кто?

— Мария Стрельникова. Я работаю на консервной фабрике, депутат Совета. Сейчас организую школу рабочей молодежи и вообще хочу заниматься вопросами культуры. В народном доме стану работать.

— Счастливая вы — ученая!

— Не очень ученая, но это еще впереди, если останусь жива.

— Почему вы так говорите: «Если останусь жива»? Так только старики загадывают.

— Потому что нам теперь придется воевать у себя дома. Раз начались такие столкновения — значит, не миновать гражданской войны.

Фрося по-детски беззастенчиво рассматривала новую знакомую.

— Вы из «Союза женщин»?

— Нет. Но бываю и у них. То, что они обучают грамоте взрослых женщин, — хорошо. Но с их политазбукой я не согласна. Мы агитируем солдат против бесполезной изнурительной войны, а они организуют в Оренбурге «Женский батальон смерти» по примеру петроградского.

— Вы сами сказали, что нам придется воевать даже здесь, дома.

— То будет другая война, за настоящую народную власть, за государство рабочих и крестьян.

— Вы большевичка?

Стрельникова молча кивнула.

«Может, мне тоже записаться в большевики?» — подумала Фрося и тихонько спросила:

— А среди казаков есть такие… которые в вашей партии? — спросила и сразу спохватилась.

«Почему я говорю: в „вашей партии“? Ведь дядя Андриан, Александр Алексеевич, мои братья, Федор Туранин — все большевики. А отец застеснялся, покраснел, когда Котов говорил про эсерку, которую в кресле несли! Знать, не зря Харитоша попрекает его за этих эсеров!»

— Многие казаки, побывавшие на фронте, поняли, где правда… — уклончиво ответила Стрельникова.

«Нестор не был на фронте», — чуть было не выпалила Фрося, но вовремя прикусила язык, а подумав, сказала:

— Ведь они тоже русские…

— Конечно. И такие же землепашцы, как крестьяне. Поэтому неправильно выделять казачество в какую-то особую категорию. Земли, отобранной у помещиков, хватит на всех.

— Вы не хуже мужчин обо всем можете рассуждать! — наивно позавидовала Фрося.

Стрельникова искоса взглянула на Александра Коростелева, который, положив в конверт исписанные им листы, о чем-то оживленно заговорил с Кобозевым. Он, «этот сухарь», никогда не восхищался ею. Румянец еще ярче заиграл на скулах Марии, и Фросе она ответила неожиданно сердито:

— Вот поваришься в нашем котле… сама поймешь, что к чему.

Только что в бело-золотом зале дворца закончилось заседание Временного правительства. Шорохи шагов глохли на мягких коврах, слабо звучали отдельные голоса под высокими потолками парадных покоев Зимнего, рассчитанных на толпы придворных. Исполинские двери открывались всюду почти без усилий, легко, бесшумно.

Полковник Дутов с чувством сожаления и невольного торжества проходил по этим чертогам, куда раньше казаки имели доступ только как телохранители царствующих особ. Да, он сожалел о бесславном конце трехсотлетнего царствования, потому что понимал: вместе с крушением дома Романовых приходит конец и казачьему сословию.

Керенский, не уверенный в прочности своего положения, с одной стороны, стеснялся дружбы с казачеством, с которым были связаны все карательные меры последних десятилетий, с другой — заигрывал с ним. Дутов так же, как Корнилов и Каледин, понимал, что казаки нужны Временному правительству лишь для того, чтобы удержаться у власти, но возможность уклониться от подавления июльского восстания представлялась ему самоубийством казачества.

Особенно близко принимал к сердцу Дутов судьбу своего Оренбургского казачьего войска. Яицкие казаки были вольными людьми даже при Петре Первом, хотя тот, несмотря на их бурные протесты, сделал им перепись, определил службу и жалованье, назначил войскового атамана и отдал всех в ведомство военной коллегии. После новых притеснений от правительственной канцелярии, учрежденной для них при Екатерине, казаки стали прямыми бунтарями и под предводительством Пугачева потрясли все устои государства. Жестоко усмиренные, названные, дабы стереть память о прошлом, уральскими казаками, они в царствование последних Романовых, когда начало развиваться революционное движение, снова получили разные поощрения и превратились в настоящих царских опричников. Революция могла бы уничтожить казачьи войска, отменив окончательно их сословные привилегии, но Временное правительство не осуществило ни одного революционного мероприятия: все оставалось пока на своих местах.

Проходя твердым шагом по залам дворца, полковник Дутов чувствовал себя исторической личностью, ниспосланной для России самим господом богом. От него во многом зависело, сохранится ли казачье сословие, которому он был так горячо предан. Может быть, поэтому коренастый, ниже среднего роста, полковник смотрел на окружающих свысока смелыми, навыкате глазами. И во всей его крупноголовой приземистой фигуре, расширенной внизу пузырями брюк галифе, в густобровом щекастом лице с крупным носом и полногубым ртом, плотно сжатым под коротко подстриженными усами, чувствовалась надменная самоуверенность.

Умея владеть собой, Дутов очень волновался, вступая в сферу политики, когда, будучи командиром 1-го Оренбургского казачьего полка, воевавшего в Румынии, приехал в марте в Петроград делегатом на общеказачий съезд.

«Военный министр Гучков широко пошел навстречу казачеству», — сообщали газеты. «Главнокомандующий генерал Корнилов целый день пробыл на казачьем съезде, и, когда Дутов произнес свою речь, резко и твердо отстаивая самобытность казачества, предсказывая ему огромную роль в направлении русской резолюции в государственное русло, Гучков, Корнилов и вожак донского казачества Каледин горячо приветствовали его».