Антонина Коптяева - Том 6. На Урале-реке : роман. По следам Ермака : очерк

— Ох, Мария Петровна!.. Никак не разберусь я в политике! — посетовала полная дама в пенсне, с седыми буклями из-под меховой шапочки. — Везде комитеты и комитеты. На каждом шагу комитеты! И все партии называют себя революционными.

— Не говорите, Лидия Павловна!.. — посочувствовала другая — сухопарая брюнетка с золотыми зубами, скрестила узенькие лапки в замше, собрав на груди складки свободного от худобы беличьего манто, блеснул на тоненьком запястье между мехом и замшей дорогой браслет. — Как жили светло и благостно! Был царский двор, один-единственный император на всю страну, и каждый дворник знал, за кого ставить свечу в день тезоименитства. Теперь же ничего не разберешь. Да еще военное положение!.. Ведь это кошмар, если здесь, как на фронте, загремят пушки!

— Что вы, душечка Мария Петровна, военное положение — это иносказательно! Оренбург и фронт! Ха-ха… Неужели вы допускаете, что комитеты будут дискутировать с помощью пушек? — И обе, сразу умолкнув, проводили взглядами проходившую мимо Лизу.

— Такие они теперь большевички. Какое крамольное выражение! Не то курсистка, не то учительница. И хорошенькая ведь! Чего им надобно? Непонятно.

— Граждане! Прошу разойтись! — Представительный милиционер Игнат Хлуденев с ходу врезался боком в толпу. — Объявления вывешены: никаких собраний!

Другие милиционеры подоспевшего наряда оттесняли граждан с противоположной стороны:

— Газетки надо дома читать!..

Кузьма Хлуденев, высокий, худой, но плечистый, столкнулся с братцем Игнатом. С минуту он молча смотрел в его маленькие, широко расставленные глаза. Шея брата, багровая от полнокровия, щеки, готовые лопнуть, мясистый нос — все было ненавистно Кузьме.

— Усердствуешь? — задыхаясь от злости, он вплотную придвинулся сероватым, не по возрасту морщинистым лицом, словно хотел сквозь пустые Игнатовы гляделки увидеть, что там творилось внутри, под форменной фуражкой.

— Вас, идиотов, не спасать, так вы средь зимы в прорубь полезете за своим Лениным либо башкой в костер сунетесь, да и других туда же потянете, вроде самых бешеных кулугуров. Те хоть за веру, за божественное пострадать норовят, а вы за чего?

— «За чего», — передразнил Кузьма. — Не видишь, что у народа только жилы натруженные остались? Все беды на большевиков валите, а кто страну разорил? У наших ребятишек одни косточки, на бабах юбки не держатся. Заживо хоронить прикажете? Чего доброго, и впрямь, как кулугуры, в огонь кидаться начнем.

Серая наволочь совсем затянула небо, колкая крупа посыпалась, зашуршала по тесовым и железным крышам.

— Зима подкатывает? — Цвиллинг, весело щурясь, подставлял лицо под бодрящие ледяные иголочки. — Не заметили, как проскочило лето, и осень уже проходит.

Он уезжал в Петроград. Его избрали делегатом на II съезд Советов.

— Пока здесь хозяйничают дутовцы и соглашатели. Но скоро, дружище Александр, мы начнем настоящие бои с ними.

— Вот посмотрим, как сегодня Булкин, Барановский и Архангельский примут на исполкоме Совета наш протест против передачи ими местной власти в руки казаков, — с подчеркнуто будничной озабоченностью отозвался Коростелев.

Он беспокоился, хотя старался держаться твердо: «Всю рефлексию побоку». Но поневоле шевелилась в душе боязнь новой утраты: уехал и до сих пор не вернулся Кобозев, а теперь Цвиллинг уезжает. Кто знает, куда бросит его буря революционной борьбы? Вдруг он тоже не вернется?

Потому и приглушал Коростелев праздничное настроение товарища.

— Как примут протест? — веселое оживление на лице Цвиллинга сменилось язвительной усмешкой. — Эсеры и меньшевики слишком заинтересованы в том, чтобы мероприятия атамана по охране города не проводились без их участия. А от кого они хотят обороняться? От рабочих — ясно! И ради этого они станут плясать под дудку атамана. Дутовскую дудку!.. — Это сочетание слов на мгновенье позабавило его, но смешинка угасла, и, сурово нахмуренный, сверкая глазами из-под разлетистых бровей, он воскликнул:

— Горький замечательно сказал: «Пусть сильнее грянет буря!..» В девятьсот пятом она разразилась с недостаточной силой. Сейчас мы должны завершить начатое.

— Тебе надо было родиться поэтом, — мягко укорил Александр. — А революция — тяжкий труд, требующий огромных жертв и страданий.

— Новое всегда рождается в муках, но даже эти муки — животворящий источник поэзии.

— Ты настроен возвышенно!..

— Как всегда перед боем. У нас объявился еще один враг — Комитет спасения родины и революции. Ты успел прочитать мою статью для «Пролетария»? Посмотри еще верстку, пожалуйста. Я называю их «Комитетом спасения родины от революции».

Казачий разъезд промчался по Николаевской к вокзалу. Стволы карабинов поблескивали за плечами, шашки вздрагивали, готовно прилегая сбоку. Цвиллинг посмотрел вслед казакам, но лицо его приняло то мягкое выражение, с каким он вспоминал о жене и сынишке.

— Может быть, ты и прав, отдаваясь целиком только делу революции, — сказал он негромко, приспосабливаясь к широким шагам Коростелева. — Но все-таки хорошо, когда есть уголок в сердце, где живут самые добрые чувства.

— Казачьи разъезды и караулы уже начали занимать главные здания города, — нарочито сухо напомнил Александр. — Правда, Дутов после первого объяснения на исполкоме Совета распорядился, чтобы казаки не претендовали на подчинение им армейской пехоты. Исполком, конечно, считает вопрос исчерпанным, но пехоты-то Оренбургского гарнизона уже нет — ликвидирована. А делегаты казаков заявили, что всю военную власть, переданную Дутову губкомиссаром Архангельским, они используют для подавления неугодных им группировок.

— Я не закрываю глаза на сложность обстановки, — возразил Цвиллинг. — Но Барановский и Семенов-Булкин напрасно рассчитывают, что, высказываясь против передачи власти казакам, они снимут с себя ответственность, передав ее Дутову через Архангельского.

— Вряд ли они беспокоятся сейчас об этом, — не согласился Коростелев. — Ведь в новую, так называемую «революционную власть» вошли не только казаки и губкомиссар — эсер Архангельский, лебезящий перед Дутовым, но и представители местных Советов всех партий, кроме большевиков. Город фактически уже на военном положении. Нет, хорошо, что ты едешь в Петроград… Найди сразу Кобозева и все расскажи ему. Может, вместе приедете с Петром Алексеевичем. Ну, лады… Ждем. Доберешься один до вокзала?

— А чего? — Цвиллинг с виду беззаботно тряхнул своим чемоданчиком. — Можно сказать, налегке…

Они посмотрели друг другу в глаза и крепко обнялись.

Здание городской думы с высокими колоннами и широким подъездом красовалось на бывшей Центральной площади, где разбиты два садика: Александровский и… Собачий, разделенные Неплюевской улицей, напротив, за голыми деревьями, высились здания реального училища и городской театр, перестроенный из манежа, слева стояли казармы, еще левее гостиный двор. Место было людное.