Михаил Шушарин - Роза ветров

Зауралье — край ковыльных степей, березовых колков да камышиных озер. Богатый край: в апреле — водой, в ноябре — пивом. Кончается страда — и запозванивают бубенчики в селах, зальются баяны на свадьбах. Так до самого Нового года, а то и дальше. На «Волгах», увитых лентами и украшенных разноцветными пузырями, в сельсовет на регистрацию уже не ездят. Не принимают новую технологию венчания ни молодые, ни старики. Обязательно подай тройки: буланых, серых, вороных да еще каурых. Насядут в кошевки, устланные коврами, и знакомые и незнакомые, и шеркунцы, начищенные до блеска, заиграют. И поехали…

Когда Виталька Соснин слышал эти сливающиеся в одно звуки, в груди его начинал расти твердый больной комок. Виталька представлял себя женатым человеком, заботливым, преданным мужем. Дядя Афоня и Зойка жили еще не отделенными, и не было на свете еще и Зотьки, и Ефремушки, а Витальку обжигала неистовая зависть к дяде. Каждый вечер Афоня уводил к себе в маленькую горенку-боковушку стройную белокурую Зойку, и Виталька видел в приоткрытую дверь, как сбрасывала она халат и ложилась с дядей на кровать. Виталька слышал затаенное дыхание и непонятные стоны и негодовал на Афоню, причиняющему какую-то боль Зойке. Утром Зойка появлялась из горенки счастливая и свежая в своем легоньком немецком халатике, и Виталька успокаивался.

Зойка ходила на сносях, и у нее вскоре родился ребенок, и была болезнь — грудница. Виталька помнит, как переживал Зойкино горе дядя, как целовал ее красную, нарывающую грудь и Зойка говорила, что ей от этого легче.

Виталька ставил себя на дядино место и готов был сделать ей, своей жене, все такое, чтобы было легко. Все прошлые Виталькины запинки отступали назад, оставляя только тепло.

В ту незабываемую ночь, когда малиновые зори сходились, будто влюбленные, и когда отец и Павел Крутояров говорили с Виталькой строго, сработал в его голове какой-то ранее зачехленный боек: «Я докажу. Я разве хуже других. Да я этот проклятый «ЗИС»… Не я буду, если не починю!»

Виталька возненавидел «ЗИС» смертельной ненавистью, одушевил каждую его деталь и во что бы то ни стало хотел заживить все болезни, чтобы отомстить потом. Но «ЗИС» был тоже не из «робких», он отвечал Витальке взаимностью: больно бил рукояткой по рукам, терял совершенно неизвестно куда искру. Нашла коса на камень. Виталька не отходил от машины дни и ночи. И через три недели завел ее, пролетел по улице, распугивая кур и собак. Он еще долго «измытаривал» своего «врага» на поскотине, а когда пригнал к гаражу и заглушил двигатель, сказал, улыбаясь: «Не машина. Чудо». И ласково погладил теплый капот. Никто не сказал Витальке: «Молодец! Здорово!» Все приняли это как должное, как само собой разумеющееся. Только председатель Крутояров подмигнул хитровато: «Вот это по-гвардейски».

Отпенились сады и рябиновая согра, а зори были все такими же приветливыми и щедрыми. Темп, взятый на ремонте, можно было бы и ослабить. Но Виталька закусил удила. Раньше всех оживал в гараже его «Захар», раньше других уходил под погрузку, и шоферы подшучивали: «Ты не ночуешь ли с ним в обнимку?» — «А что, прикажете ждать, пока у ваших баб квашни выкиснут?»

В конце посевной Виталька встретился в Чистоозерье с Пегим. И не прогнал его. И ножика никакого для него не припас. Они сидели в «хавире». Был магнитофон с записями Высоцкого: «А на кладбище все спокойненько!» Были две подвыпившие девчонки. Одна, одетая во все черное, — хозяйка дома, кондового крестовика, заросшего сиренью, другая — полногрудая толстушка в сером жакете, в коротенькой измятой в гармошку юбочке. Был местный поэт Игорь Океанов, мужчина толстый, изрядно хмельной, с заячьей губой. Он нежно поглядывал на голубоглазую хозяйку и твердил одно и то же:

Виталькину машину, чтобы не привлекать внимание районного автоинспектора, загнали во двор под навес, уткнув носом в ядреную березовую поленницу. Курили крепкие кубинские сигареты, и фикус, нависший над столом, лоснился от яркого света, зеленого сырого дыма. Хозяйка выставила на стол четыре бутылки самогона, замаскированного под коньяк, принесла из кухни и почти уронила на клеенку черную сковороду с вывалянными в муке и хорошо прожаренными в сметане карасями. Красивое, белое как мел лицо ее, оттеняемое наглухо застегнутым черным воротником, и белый ливень волос поразили не только поэта Океанова, но и Витальку. Но Виталька был сильнее поэта, и потому она безраздельно шла ему навстречу. Смеялась, не закусывая, выпивала пахнущий ванилью самогон.

— Ты красивый, — говорила она. — Особый.

Поэт улавливал резкий Виталькин прищур, улыбался и говорил стихами:

Пегий подходил к нему в обнимку с толстушкой, просил:

— Давайте, славная вы душа, выпьем.

— Давайте, ребята, друзья мои!

Он брал руками жирных карасей, обкапывал пиджак.

— Ты из Рябиновки? Ага? — спрашивал Витальку. — Ты будешь друг мне, если из Рябиновки… Там у меня друг закадышный!

— Кто?

— Завьялов. Директор школы. Привет ему передай. И береги его. Полезный для людей человек.

Виталька верил этому доброму толстяку, потому что часто читал в районке стихи, подписанные его именем, и сейчас, увидев его «живого», с удивлением рассматривал лицо, нос, одежду, выискивая что-то необыкновенное, поэтическое. Пристальное внимание Витальки принимал Игорь Океанов как выражение ревности и потому опасался Витальки.

Пили и танцевали. А потом все исчезло в лиловом огне. Только одни слова припомнились утром: «Береги его. Полезный для людей человек!»

Проснулся Виталька в комнатке, увешенной коврами и пропахшей нафталином. Рядом, совсем голая, всхрапывала хозяйка «хавиры». Выскользнул за дверь во двор к своему «Захару», нашарил под сиденьем замасленную пачку «Прибоя», разорвал ее.

На крылечке Пегий.

— Чо, Виталя, умотал?

— Тошнит.

— Айда спросим похмелиться у поповны.

— У кого?

— У поповны. Ну, которая с тобой…

— Так она — поповна?

— Ну да. И хата эта батюшки чистоозерского… Поповна кутит, пока предки в отъезде… Ты теперь, корешок, причастен в какой-то мере к культу!

И Пегий сверкал фиксами. Витальке от этого тоже стало весело… Выплывало жаркое с утра солнышко… Прошло по улице стадо, унося в поля запахи парного молока и пряных травяных соков.

Вернувшись в Рябиновку, Виталька случайно наткнулся на Павла Крутоярова, стоявшего с женщинами-доярками около правления.

— Где был? — спросил его председатель.

— Будто не знаете. В Чистоозерке.