Михаил Шушарин - Роза ветров

Считал Виталька белое и черное в своей жизни на одних счетах и получалось, что ничего белого не было. На короткие мгновенья он переносился в детство, в голубой мираж с глобусом и мелом, со школьными партами, с гвоздиками и футболом. Перекидывался на совсем недавние дни, видел румяную физиономию Пегого, дальний остров и испарину на посоловевшем лице Галки… И вставал, как вий, страшный во злобе, сухой и черный Егор Кудинов, Галкин отец, с руками, впитавшими за десятилетия окалину наковальни. Узнает о случившемся — не попадайся… Виталька встряхивался от страха. Он слышал резкий щелчок складешка и слова заикающегося Степана: «Девушку опозорил, а сам в кусты?» И удар, высекший из глаз фиолетовые искры. Виталька даже не рассердился на Степана, до того ясно почувствовал свою виновность перед ним, перед семьей, перед матерью и Зойкой, и дядей Афоней, перед всеми односельчанами.

Но все это куда бы еще ни шло, если бы не стыд перед Павлом Крутояровым, поверившим в Виталькино исцеление, не позор перед памятью отца.

Это была беда!

И мать, Акулина Егоровна, замечала, какие бури живут в сердце сына, и, пытаясь спасти его от чего-то непоправимого, говорила с наивной верой желанные и понятные Витальке слова:

— Ты сходи к Екатерине Сергеевне. Скажи всю правду. Посватай. Какого ей еще жениха надо?

Так продолжалось много дней и недель, и Виталька стал свыкаться с материнскими думами. Стычка со Степаном Крутояровым лишь укрепила в сознании Витальки уверенность в том, что мать права: он помнил крик Екатерины Сергеевны, полный неприязни к Степану: «Как вы смеете?» — и видел ее расширенные в гневе глаза.

И он пошел к Сергеевой со сватовством.

Она не суетилась, не извинялась, не угощала чаем. Просто сидела, приложив к губам толстый красный карандаш, и размышляла:

— Ты хочешь на мне жениться? Это хорошо, что ты сам решил со мной поговорить. Мне рассказали, что могут прислать сватов.

Тон, каким говорила Сергеева, расстроил Витальку.

— Перестаньте притворяться! — выпалил он «невесте».

Но Сергеева лишь удивилась его выпаду, и он увидел, что она не притворяется, а хочет быть откровенной, но получается все скомканно и конфузно. Она подтвердила это:

— Честное слово, я не притворяюсь, Виталий. Ты сам не подумал как следует, почему я не могу выйти за тебя замуж… Ты почему-то не спросил меня о другом… О любви… Так, наверное, и бывает: образуется новая семья на сговоре, на игре, а любви настоящей нет… Я была детдомовской… Сверстницы мои, девчонки, имели родителей… Мы говорили между собой, как это мы называли, «голыми истинами». Оказывается, часть семей в наши дни несчастны, потому что построены на лжи, в лучшем случае — на сговоре… Значит, выйти замуж — не все тут счастье. И, значит, подход к браку некоторых никуда не годится! Его надо заменить другим.

Он слушал и не узнавал ее. Ранее она была весела, общительна, а тут! Шпарит без шпаргалок, как на лекции. В Витальке росло раздражение: «А щи, поди, варить не умеет. Ну, и глупы же мы с мамкой. Сами себе присуху выдумали. Сошелся бы с такой — всю жизнь бы неравным с ней был, воду на горбу возил да пеленки стирал! Красивая? Ну и что из этого? Красавица так наперчить может, что чихать станешь. Куда мне до такой! Я деревенская косточка, колхозник, а она ишь какими словами разговаривает!»

Набухало Виталькино сердце От беспомощности, а главное — от ясного сознания своей отсталости. Погулял свое время по колониям, дурак! И метался Виталька вкривь-вкось, как плененный мережею окунь.

— Можно тебе один вопрос задать? — Он встал, тень закрыла полкомнаты. Сергеева засмеялась:

— Можно. Ты, как ученик в школе?

— Ты очень любишь Стеньку Крутоярова? А он тебя? А ты уверена, что с ним придет к тебе это самое счастье?

Едва заметная досада тронула лицо Сергеевой, и она, как и обычно, вздохнула тихо и нежно. Виталька это заметил.

— Ты ведь не уверена. Конечно, он образованный. Но учти, он дикий и еще похлеще меня. Черствый, как его отец, Крутояров Павел Николаевич. И кто может на него положиться? Кто может знать, что он завтра выкинет?

— Замолчи, Виталий! Это не честно с твоей стороны. Не честно… И не надо меня спрашивать о Степане…

В дверь тихо постучали, и на пороге показался Увар Васильевич.

— Ох-хо-хо! Шел сказать «совет да любовь», а пришел — что говорить?

Виталька и Сергеева непонимающе глядели на вторгшегося неожиданно Увара, но он не терялся долго:

— Придется сказать так: «Милые бранятся — только тешатся!»

— Перестаньте, Увар Васильевич.

— Извините. — Дед понял оплошность и затих, переминаясь с ноги на ногу. Все стояли молча.

— Я, конечно, еще раз прошу извинения, но я по делу. Местком поручил мне, Екатерина Сергеевна, проверить, какая нужда у наших учителей имеется насчет дров или еще чего… Мне об этом придется докладывать на собрании… Ну, так вот я хожу по квартирам. Вы извините, если у вас до меня дел никаких нету, то я потопаю. Потому как у меня тоже Еремеевна дома сидит и тоскует…

Последняя фраза все поставила на место. Сергеева засмеялась. Виталька взялся за пальто.

— У меня, Увар Васильевич, все хорошо. И дрова есть, и тепло. Спасибо вам, милый Увар Васильевич!

— Ну, если так, то прощевайте. Не вовремя приперся. В гости к нам приходите!

— Мы вместе пойдем, дедо, — сказал Виталька. — Нам по пути.

Не было покоя в сердце Павла Крутоярова. Не потому, что встреча со Стенькой получилась холодноватой и увидел он в ней горестные ростки отчуждения, не потому, что Людмила свежими глазами разглядела в Рябиновке, в его колхозе, зачатки опасного застоя. Не потому.

Степану Павел верил не без оснований. Он знал: сын найдет правильный радиус действий здесь, в Рябиновке, и с хорошей сыновней верностью оценит его, Павла. Иначе, зачем бы Стенька приехал в Рябиновку? В любую минуту сын может стать за отца горой. Павел испытал его на прочность давно. Он сам готовил его к жизни и мог на него положиться как на самого себя. Павел часто сердился на своих односельчан, отцов и матерей, беспомощно разводящих руками: «Совсем сынишка от рук отбился, того и гляди на худую дорожку встанет». — «Значит, отбился? — спрашивал Павел. — Значит, и нахулиганить может, и человека ухлопать, и в тюрьму попасть, или еще что-нибудь набедокурить? Так вот, ты сам в этом виноват… Вот тебя, если бы мое право, надо бы в тюрьму сажать. Чтобы ты отвечал за воспитание своего сына по всей строгости… Али ты только делать детей умеешь, а взращивать их гражданами страны дядя будет… Не понимаю, как это мой сын, сказать к примеру, или моя дочь может делать то, что мне и моему народу и моему государству претит?»

Павел был доволен Стенькиными словами, сказанными в тот вечер: «Еще и встречи не было настоящей, папа, а ты уже и прощаться? Нет, так не пойдет!»