Станислав Мелешин - Золотаюшка

В такие минуты где-то в душе сгорают грусть и усталость и хочется всех людей сделать счастливыми.

Ванька стоял на площади. Ему тоже хочется сделать счастливыми всех, потому что сам он сегодня немножко счастливый. Наверно, так и начинается настоящая жизнь. Завтра он снова войдет в рабочий поток и будет работать, как сегодня, когда понял, что он работал не только за деньги, и впервые почувствовал себя рабочим.

Завтра он снова увидится с Надей и подружится с ней, а потом и с ее отцом, который свалил полгоры и ушел на пенсию.

«А ведь это его зарево горит! Это его пламя на заводе! А где и какая гора моей жизни?» — Ванька подумал с испугом и успокоился тем, что впереди еще целая жизнь и гора для каждого найдется. Ведь они — рабочие и свой огонь добывают прямо из глубины земли, а такой огонь горит всю жизнь. Он горит над заводом, за которым гора-кормилица. Там и сейчас роют и грузят по вагонам руду и выплавляют из нее сталь, чугун. И зарево над заводом постоянное и днем и ночью, потому что и днем и ночью рабочие заняты одним главным делом. И он, Ванька Лопухов, с ними. Еще вчера ночью он хотел убежать и хныкал. А бежать незачем: всюду жизнь! Ведь человеку мало работы, зарплаты, жилья и одежды — ему нужен весь мир. И кругом этот большой рабочий мир, в котором горит рабочий огонь. А это зарево от раскаленного шлака, который сливают в воду, яркое, но не вечное — только двенадцать ковшей, а вечное там, на заводе. Там пламя, и никто никогда его не погасит.

Всю ночь Алексею Николаевичу было жарко — ему снилась Африка.

Во сне происходило все не так, как на самом деле, а словно в кино. Наплывали строгие лица проверяющих, одинаково строгие ко всем, кто уезжает за границу в долгосрочную командировку, и те же лица на шумных проводах, ставшие улыбающимися, добрыми, одинаково ко всем уже проверенным.

Прощай, родная земля!

Самолеты высоко плыли над огромной планетой, и пароходы с крейсерской скоростью мчались по международным морям.

Как легко и плавно было во сне, будто и плыли, и мчались в золотом пушистом солнечном облаке.

Потом на каком-то берегу замаячила настоящая живая пальма, не из тех декоративных и пыльных сухих листьев, покрашенных зеленой краской, которых он достаточно навидался в гостиницах и ресторанах, а огромная, до неба. Самолеты и пароходы пришвартовывались к ней. Она замахала ветвями у самого лица и пахнула прохладой, жарой и цветами. А чем дальше от берегов он уходил в африканскую пустыню к белому праздничному городу, пальмы становились все больше, они окружили тоже огромную, до неба, домну, к которой он был командирован.

Он во сне улыбнулся и успел подумать, словно прочел в газете, мол, ого! У них здорово решена проблема озеленения промышленных предприятий.

Приезжих окружили арабы, рукоплеща, пели гимны и молитвы. Встретили как родных, в общем. Он запомнил двух. Один, видно кочевник, стоял у верблюда и все приглашал Алексея Николаевича к себе в гости. В тюрбане со звездой. Его лицо было загорелым, обветренным. Второй, в европейском костюме, долго рассматривал его через бинокль, затем пожал руку и увез в машине прямо к белоснежному дворцу…

Проснувшись, Алексей Николаевич тихо и долго лежал с открытыми глазами, еще переживая сон. И хотя знал, что на самом деле все было проще, жестче, по-земному, даже пальмы такие же, как на Черноморском побережье, а вот, поди же ты, все-таки приятно.

И он неожиданно расхохотался.

Жена Наталья испуганно спросила его:

— Что с тобой?

Он перевел дыхание и вздохнул.

— Да вот, во сне в Африке снова побывал.

Жена понимающе кивнула.

— И я не могу забыть…

Встал, высокий как баскетболист, крепко сбитый, с тяжелыми руками кузнеца, с большими глазами на массивном бледном, словно вырубленном лице и по-привычному «ударился» в утреннюю гимнастику.

После заграничной командировки в далекую древнюю страну Алексей Николаевич как бы обогатил и расширил там свою душу и сердце, и не стало с тех пор ему покоя. Два полных рабочих года он был там советским специалистом — металлургом и представителем своей родной державы. Еще до возвращения, как-то сразу издалека, со стороны все повиделось ему на его земле в ином свете, более важным и стало на свое место, как ясные, значимые и весомые понятия. А еще было радостно чувствовать чудесное превращение себя в ответственную единицу и в полную меру понять, какая это ответственность быть гражданином своей Родины.

Теперь же, часто сидя за чертежной доской, обдумывая параметры усовершенствований в новой доменной печи или читая лекции в техникуме, находясь в трамвае среди рабочих, едущих после заводских огненных смен домой, поднимая на руки дочь Иришу, которая тоже была в Африке, и подбрасывая ее вверх, вслушиваясь в ее испуганно-счастливый визг: «Выше! Еще выше!», — он соединял в душе чувства личного достоинства, отцовское, и главное чувство — тихое, восторженное чувство страны.

Жена его, Наталья, худенькая умница, «мадам Наташа», как ее называли студенты в культурном центре, где она преподавала русский язык и литературу, тоже переживает воспоминания, как и он, с тою только разницей, что, глядя на нее, сразу этого не заметишь, разве что стала она более молчаливой и деятельной. И ночью, засыпая и поправляя ему подушку, прошепчет-прошелестит: «Умаялся за день-то, бедный!» и погладит по щеке маленькой теплой ладошкой. А какой он бедный?!

Вот сегодня субботним временем укатят они за городскую черту, в степь, к зеленым полянам и голубым речкам, будут весь день смотреть на облака, и, может быть, он опомнится от душевного всполоха и полетного настроения, и сердце не будет стучать так быстро и громко оттого, что ему всю ночь снилась далекая жаркая страна.

Милым детским утречком, когда еще в небе и молоденького солнышка не было, всей семьей на собственной «Волге» они отправились «в природу». Устал от бессонницы, устал каждый день торопиться в техникум читать лекции о типовых домнах, лекции, уже надоевшие за несколько лет, улаживать распри многочисленных родственников, а еще, тяжкой горой на плечах, ломать голову над бесчисленными вариантами чертежей, в которых укором путаница в расчетах и абрис громоподобной доменной печи с новым, как ему представилось, классическим фундаментом.

Когда они ехали по городу, Алексей Николаевич вздыхал, словно спустился с неба на землю и полетное настроение прятал куда-то в потайной уголок своей души. Конечно, небо скоро проснется, согласно прогнозу погоды воздух заполнится кратковременными дождями, слабым умеренным ветром, а по округе — грозой с молниями, город тоже зашумит на всю катушку, начиная от рева трамваев, паровозных гудков, субботних песен жителей, музыкой радиол, и над всем этим содомом начнет подглядывать из-за туч чумазое от заводских дымов солнце. Но он будет уже далеко-далеко от всего этого, за городской чертой, где ни грома, ни звона, а только тихая голубая река, зеленая поляна и где наверняка можно отдышаться.