Станислав Мелешин - Любовь и хлеб

Земля из окна от гололедицы кругла, пуста — блестит и переливается, будто вымощенная стеклом, от окна до горизонта, который голубой прямой линией отделяет землю от неба. Там — пастбища, загоны, там водопои с чистой проточной водой.

Матвеев стучит коваными сапогами по дощатому полу. Вместо луча на коленях Ольги уже лежит раскрытая папка с последними сводками о заболеваниях в оленьих стадах за минувший месяц. Смотрит на Матвеева, на его старый потертый френч, на покатый круглый лоб со шрамом, прямой с горбинкой нос и не в меру длинные, отвисшие рыжие усы, встречается с его взглядом.

Ольга ждет, когда Матвеев кончит курить.

У него большие синие чистые глаза, в которых много отцовской теплоты и доброты, когда он спокоен; дряблые, небритые толстые щеки, когда он кричит, раздуваются, надвигаются на глаза; от наплыва морщинок глаза суживаются, стареют, в них вспыхивает колючий огонек.

Сейчас он начнет тихо говорить, перейдет на крик. Он всегда почему-то кричит.

Матвеев посмотрел на пустой графин, пододвинул стакан, сжал его в руке.

«Стакан здесь ни к чему», — подумала Ольга и отметила, что Матвеев тучен, на краях лысины седые волосы.

Разговор только начался. Директор встретил Ольгу строго официально:

— Я вызвал вас затем, чтобы сообщить, дорогой товарищ…

У него нелады с комбинатами: консервным и мясным. Всего три месяца как он работает директором совхоза, а еще не знает людей, не изучил работу. Жалоб со стороны приемщиков оленей на то, что мясо сухое, тощее, жесткое, невкусное, — много. Это обсуждалось на бюро крайкома. Матвеев принял вину на себя, получил выговор. Работники совхоза сбились с ног — у каждого с Матвеевым был «крупный разговор». Встал вопрос об усилении борьбы с потерей веса, падежом и болезнями оленей.

«Да ведь так было всегда!» — заключила Ольга и приготовилась слушать. Вот и с ней «крупный разговор». На долю главного ветврача приходится — найти причины потери веса, упитанности оленеводческих стад, то есть влияние болезней на потерю веса. Матвеев делает ударение на словах «потери веса». «Да-да!» — Ольга кивает головой. Она спокойна… «Так было всегда…» Ольга не додумала. Матвеев перебил, прикрикнув, расправляя усы:

— Что да-да?! Почему молчите! Давайте, давайте, говорите, выкладывайте. Будем соображать вместе!..

Его злит эта тридцатичетырехлетняя молодящаяся напудренная «дама с образованием», спокойно выслушивающая его раздраженную речь. Он не знает, куда девать себя перед ней, куда глядеть — взгляд рассеянный, ожидающий. «Зачем она губы красит толстым слоем? Замуж спешит. Опоздала! Какой у нее вздернутый мальчишеский нос. Веснушки на нем все равно видны сквозь пудру. Хочет нравиться. Дородная блондинка. Заработалась здесь, на севере, и замуж не успела. Замуж выйдет за Комова — директора школы, окрутит его, осыплет пудрой…»

Матвеев ждет, когда заговорит Ольга: «Начнет трещать о болезнях ученым языком, латынь ввернет еще — понимай ее».

Директор придвинулся к столу, навалился грудью на его край, закрыл собой бумаги, погладил ладонью потертое сукно.

— Понимаете, Ольга Ивановна… Мне нужны практические меры.

Это звучит как укор ей — главному ветврачу. Ольга молчит. Она хочет подумать, защитить себя и свою работу от излишних нападок Матвеева. Она не хочет оправдываться. Виновата, конечно, хотя ее дело лечить оленей от болезней, а не решать за зоотехников вопросы оленеводства. Матвеев просто решил поднять на ноги всех. Он не любит собраний и заседаний. Он считает, что крупный разговор встряхивает работника, заставляет задуматься, тревожиться, болеть за свой участок работы больше, чем общее собрание. А разве она не «болеет»? Четыре года назад, когда приехала сюда на работу, ей пришлось начинать почти сначала — никакого ветперсонала и работы с оленеводами не было. Ветеринарную санаторную обработку всего поголовья оленей провела одна. Болезни оленей излечены, но они появляются, когда стада пригоняют с пастбищ в совхоз.

«Крупный разговор с каждым…» Ольга не одобряет такого метода руководства. Пора от разговоров перейти к делу!

Она умалчивает о диссертации, над которой работает. Разве ее диссертация не доказывает, что давние методы врачевания и оленеводства стары для современного крупного оленеводческого хозяйства совхозного типа! О диссертации рано говорить Матвееву — она только начала ее.

Матвеев ждет. Глаза его снова открыты — большие, синие, чистые — снова в них тепло, даже лукавство, оттого на пухлых губах полуулыбка. Его руки закрыли диаграмму плана мясозаготовок, лежащую на столе.

Ольга вздыхает. Начинает говорить тихо, следя за меняющимся выражением лица директора:

— Мне нужно сделать еще несколько ветеринарных экспериментов — конечно, в неслужебное время…

Матвеев стучит пальцем по столу:

— Так, так!.. — подумал, помолчал. — Нет, Ольга Ивановна, хватит с меня экспериментов. Меня интересуют простые вещи: оленеводство, плановый забой, браковка, рост оленей! — застучал ящиками стола, помолчав, попросил: — Дайте папиросу — мои кончились.

Матвеев закурил. Над головой ярко раскрашенный лист с рисунком: на тучном олене красная молния зигзагами спадает вниз острием — синяя взметнулась вверх, захлестнув краской кнопки.

«Сейчас я удивлю его, может быть, некоторыми выводами из диссертации». Ольга начала говорить строго, официально, как читая:

— В крупном оленеводческом хозяйстве нас интересует главное: это держать оленей в состоянии постоянной упитанности, увеличивать естественный прирост стада, бороться с болезнями…

Матвеев насторожился, пододвинул бумагу, взял карандаш. «Не так начала! Не те слова! Казенщина!»

— Вам нужны практические меры?! Их много. На мой взгляд, нужно перестроить всю работу на новый лад. Ведь у нас такое большое хозяйство — целое социалистическое производство, а мы растим оленей по стародавним привычкам… — перевела дыхание. — Я представлю вам, товарищ Матвеев, свои соображения письменно.

— А зачем письменно? Выкладывайте, что есть, прямо сейчас.

Ольга помедлила.

— Ну… взять хотя бы вопрос об отяжелевших важенках. Мы до сих пор гоняем их на далекие кочевья, и… получается в результате худосочный отел молодняка. На мой взгляд, нужна специальная зона для пастьбы оленух, для отела.

— Говорите еще, Оленька… — Матвеев скрестил руки на животе, прикусил губу.

— Еще?! — Ольге стало легко и свободно. — Ведь весь вопрос роста наших стад упирается в молодняк?

Матвеев расцепил руки, указал пальцем на Ольгу, соглашаясь, кивнул:

— Вот!

— Телят-олешков я бы, как ветврач, не советовала и даже запрещала брать на длинные переходы при пастьбе. Они гибнут от сильного ветра и ночного тумана. Притом пришла пора тщательной сортировки оленей. У нас, знаете, привыкли растить оленей гуртом и как попало…