Михаил Аношкин - Кыштымские были

Огнева сидела рядом с шофером. Под валиком на затылке виден нежный светлый пушок. Иногда и по затылку можно определить возраст. Затылок у Огневой нежный, холеный, но кое-где уже наметились складочки. И появляются такие складочки, когда женщине перевалит за тридцать. Ну, а этой можно дать тридцать пять. По крепким округлым плечам, обтянутым крепдешиновой кофточкой сероватого цвета, чувствовался человек зрелый, в зените своего расцвета.

Дорога ныряла с косогора на косогор. По обе стороны медно-зелеными стенками тянулись сосны. Изредка между ними выделялись ярко-зелеными сарафанами молодые березки.

Ехали молча. Андреев просто не знал, о чем сейчас надо говорить, а у нее, видимо, не было настроения. Она горячо звала его в поездку там, в редакции, а сейчас вот не начинала разговора. А может, ему начать?

Она спросила шофера:

— Где-то здесь эти озера со странными названиями.

— Подъезжаем, — ответил шофер.

Огнева повернулась к Андрееву, и он опять увидел ее голубенькие глаза в стеклянных застенках:

— Вы, надеюсь, слышали про эти озера — Тпруцкое и Нуцкое?

— Каждый кыштымец их знает.

— Представьте, я тоже имею основания считать себя кыштымкой, но узнала о них недавно.

— Неудивительно, вы — женщина.

— Однако ж! А почему они так называются? Знаете?

— Приблизительно.

— Скажите.

— Пролегла здесь конная дорога — покосы были, лесные делянки для заготовки дров. Возили рыбу с Увильдов. Груженый воз в гору идет туго, вот хозяин и кричит на лошадь: «Ну, ну!» С горы боязно, чтоб воз не разогнало, авария могла приключиться. Вот и кричали: «Тпру!» А поскольку озерко недалеко от подъема в горку, его прозвали Нуцким, а то, другое, соответственно, — Тпруцким.

— Неоригинально.

— Отчего же? Все простое оригинально.

— Ну, а что-нибудь слышали про Дунькин сундук или про Самсонкин гроб?

— Читал. Книжка есть про них.

— А про Силантия Сугомака?

— Нет. Но зато я про Лутонюшку знаю, — брякнул Григорий Петрович, чтоб только подзадорить Огневу. Она живо обернулась к нему, уцепилась руками за спинку сиденья спросила обеспокоенно:

— Откуда?

— Дед один рассказывал.

— Так я и знала! — хлопнула рукой Огнева по спинке сиденья и опять села, как полагается, выражая всем своим существом недовольство. — Я ж его предупреждала — про Лутонюшку никому не говори. Будет у меня публикация, тогда пожалуйста.

— А! — радостно засмеялся Андреев. — Теперь я вас знаю!

— Положим. А вы кто?

— Я? Отпускник. Между прочим, не опасный.

— Есть отпускники и опасные?

— Всякие бывают.

— Я хотела спросить — кто вы по профессии?

— Журналист.

— Погодите, я немного наслышана об одном журналисте из вашего города. Я иногда работаю в публичке, обязательно читаю челябинскую газету.

— Чье же перо вас привлекло, если не секрет?

— Есть там такой Андреев.

Григорий Петрович поперхнулся, а потом рассмеялся.

— Не понимаю, что смешного в моих словах. — Огнева, кажется, даже обиделась.

— Вы знаете, — сказал Григорий Петрович, — как ни странно, но моя фамилия тоже Андреев.

Она обхватила голову руками:

— Как же я опрометчиво поступила! Не узнала наперед, кого редактор мне в попутчики определил.

— В самом деле!

— Вы ж конкурент! Знаете, зачем я еду на Увильды?

— Понятия не имею.

— Послушать одну старушку. Для нашего брата фольклориста — она сущий клад. И что ценно — ее никто не открыл. Я буду первая. Представьте, какие сливки сниму!

— Не бросите же вы меня одного!

— Почему бы и нет?

В разговоре не заметили, как подкатили к Увильдам в том месте, где была деревушка Сайма. «Газик» влетел на тихую зеленую улицу и остановился.

Рыбацкая деревенька Сайма стояла в стороне от большой дороги на берегу протоки, которую образовывали матерый берег и берег острова. Остров зарос липой, елями, ольхой и березами. На нем целое лето паслись без пастуха козы и овцы. Протока кое-где заросла камышами, на воде кругляшками зеленели листья кувшинок. По протоке на лодке можно выплыть в само озеро, на его голубую бескрайнюю гладь. У мостков и возле них на берегу чернели и голубели всякие лодки — и увалистые плоскодонки, и юркие долбленки, и красавицы шлюпки. Большой рыбачий баркас лежал у воды на боку, подпертый березовыми кольями, — ремонтировался.

Улица была широкая, зеленая. Цвела на ней репчатая гусиная лапка, колыхались одуванчики с кругленькими пушистыми головками, похожими на уличные плафоны. Желтыми глазками смотрел в голубое небо курослеп.

Мальчишки и девчонки гомонили на берегу протоки — купались. На завалинке двухоконного дома сидел седобородый хилый дед в валенках и посматривал красными глазами на машину. Шофер развернул ее и нацелился в обратную дорогу.

Огнева сказала ему:

— Обожди минутку, — и направилась к деду. Тот почему-то забеспокоился, заерзал на завалинке.

— Скажите, папаша, где найти Аграфену Степановну Кареву?

Старик моргал слезящимися красными глазами, зрачки которых обесцветились до того, что трудно определить, какого цвета они были в молодости. Видимо, вылиняли глаза на озерном ветру. Дед ничего не ответил. Огнева приняла его за глухого.

— Боже ты мой, — вздохнула она и повысила голос: — Аграфену Кареву нам надо, понимаете?

— Ты, девка, не кричи, — неожиданно прошамкал дед, — не глухие мы, слышим, поди. У меня вухи вострые, это глаза маленечко слезятся, а вухи вострые.

— Чего ж вы тогда не отзываетесь?

— А я соображал.

— Чего тут соображать?

— Как чего? Где она, Кариха-то? Она, старуха-то, знаешь какая? Непоседная. И соображаю — где она? Утром червяков копала да удочки ладила. Выходит, рыбалит Кариха-то.

— Как рыбалит? — не поняла Огнева и взглянула на Андреева, и в уголках ее сочных и резко очерченных губ маялась усмешка: вот на таких чудных стариков наткнулись, он еле шамкает, а «вухи» у него «вострые», а она, которой, по слухам, тоже под восемьдесят, ловит где-то рыбу.

— Обнакновенно. Сидит на лодке за островом и ловит. Валяйте к ней. Весло мое возьмите, вон оно к стене прислонено.

Андреев взял кормовое весло, еще не зная, поплывет Огнева к Карихе или будет ожидать ее на берегу. Видимо, этим он положил конец ее колебаниям. Огнева махнула шоферу: мол, можешь уезжать. Шагая к лодкам, призналась Андрееву:

— Старуха, кажется, любопытная.

Старуха-то, конечно, любопытная, но и сама Огнева, похоже, колоритный человек. Григорий Петрович выбрал плоскодонку, сдвинул ее на воду и пригласил Огневу садиться. Она сняла туфли, забралась в лодку босиком, и он обратил внимание на ее маленькие аккуратные ноги, на красивые, будто точеные пальцы. И отвернулся.

— Теперь я вижу, что вы кыштымец, — улыбнулась Огнева, когда он вывел лодку на глубокую воду и уверенно направил ее по протоке, намереваясь выбраться из горловины на простор. Огнева легла в носу лодки на живот, опустила руки в воду и радостно проговорила: