Михаил Аношкин - Мой знакомый учитель

— Что за собрание?

— Дело одно. Придете?

Нюся не хотела раскрыть ему какого-то секрета, но он настаивать не стал, пообещав:

— Буду.

А минут за пятнадцать до начала появился незнакомый Глазкову парень, у которого волосы были гладко зачесаны назад и поблескивали, а костюм до того тщательно выутюжен, что Владимир Андреевич подумал: «Видать, чистюля порядочный. И галстук завязан аккуратно, точь-в-точь под воротник». Нюся подвела парня к учителю и представила:

— Наш комсомольский секретарь.

— Вострецов. Максим Вострецов.

— А по батюшке? — спросил Владимир Андреевич.

— Не надо, — отмахнулся парень. — Я просто Максим.

— Макс, Максимушка, — сказала Нюся. — Он у нас свойский, Владимир Андреевич. Зазнаться пока не успел, недавно выбрали.

В классе Глазков сел за первую парту, а рядом с ним устроился Вострецов. Нюся встала у стола, нахмуренная, покусывая губу: она была в классе старостой. Дождалась тишины и спросила:

— Президиум будем избирать или нет?

— Нет!

— Избрать!

Загалдели, закричали, перебивая друг друга. Нюся постучала по столу кулаком, призывая к порядку.

— Ну, чохго разхгавкались! — крикнула она гневно. — Порядка не знаете, хиба што? Я буду председателем, коли вы такие несознательные.

— Правильно!

— Решено!

— От бисова девка! Сразу всех в кулак.

— Тихо!

Вострецов недовольно хмыкнул, хотел было вмешаться, чтоб выборы председателя провести честь по чести — все же руководителем он был молодым, малоопытным и боялся всяких отступлений от принятых правил. Но Владимир Андреевич, поняв, что Вострецов хочет вмешаться, а этого делать не нужно было, так как знал, что у Нюси председательство получится лучше, чем у кого-либо, тронул Максима за плечо и шепнул: «Все в порядке. Ничего не надо». Вострецов вздохнул, послушался совета.

— На повестке дня у нас один вопрос, — объявила Нюся. — О поведении Женьки Волобуева.

«Волобуева?» — удивился про себя Владимир Андреевич. Сообщение Нюси прозвучало для него неожиданно, но сразу догадался, о чем пойдет речь.

— Какой порядок примем? — спросила Нюся. — Ему дадим слово или прежде кто выскажется?

— Ему!

— Пусть сам!

— Не кричите, еще раз прошу! — рассердилась Нюся. — Не на барахолке. Выходи, Волобуев, и отчитывайся.

Женька даже не поднялся с парты. Огрызнулся:

— Чего мне отчитываться? Нечего мне отчитываться.

— Встань и иди к столу, — потребовала Нюся.

Волобуев неохотно вылез из-за парты, подошел к столу, немного ссутулившись, стараясь всем видом показать, что ему безразлична и смешна комедия с собранием. Но в этой рисовке чувствовалась великая растерянность и испуг. И рисовка-то нужна была только для того, чтобы как-то скрыть эту растерянность. Волобуев поправил очки, но пока не начинал.

— Женька, — сказала Нюся, пронизывая его своим взглядом, — ты нам не крути. Ясно? Времени у нас мало, уже поздно, завтра на работу. Выкладывай как на духу.

— Нечего мне выкладывать!

— Не ломайся, Женька! — пробасил каменщик Иван Максимов, медвежковатый медлительный малый, отчаянный окальщик. — Говори, а то осердимся.

Волобуев протер очки платком, опять надел их, вытер вспотевшие пальцы — они дрожали.

— Я, товарищи, не так виноват, как вы считаете.

— Это мы посмотрим!

— Оправдаешься потом!

— Ну, говори, говори, — торопила Нюся. — Не теряй времени.

— Я не оправдываюсь. Оправдываются виноватые. В клубе Липец расхулиганился, Юрка к порядку его призвал. Ну, Борис заартачился. Семенова другие ребята поддержали, выгнали Борьку. Он и пригрозил Юрке: мол, на узкой дорожке встретишься, голову сверну. А домой пошли, на нас и налетели.

— Ты видел кто?

Волобуев промолчал.

— Продолжай, — сказала Нюся.

— Чего продолжать? Юрка одного стукнул, тот с копытков долой.

— А ты?

Женька замялся, пролепетал невнятное:

— Их много… Думаю, на помощь надо позвать. В клубе дружинники были. Ну, я за ними и побежал.

— Значит, удрал?

— Позор, Волобуев! Товарища в беде бросил! За дружинниками, видите ли, он побежал. Эх, ты!

— Ты — подлый трус, Женька! Подлый, подлый! — закричала Настенька, вскакивая на ноги. — Да как ты после этого в глаза людям будешь смотреть, мне, маме моей, Юре, Владимиру Андреевичу, всем! Трус! Ненавижу! — она расплакалась, упала на парту.

— Успокойся, Настенька! — сказала Нюся. — Успокойся, родная. Нам надо собрание продолжать.

Волобуев снял очки, принялся протирать их платком. В классе воцарилась тишина.

Поступок Женьки Волобуева был настолько дик, несуразен, настолько не вязался с высокой моралью, которой все они привыкли руководствоваться с малых лет, что сразу никто и не нашелся, что сказать. И само это молчание было жестче и убийственнее гневных слов.

— Можно сесть? — повернулся Волобуев к Нюсе.

— Постоишь! — зло оборвала его Дорошенко. — Какие у вас соображения, товарищи? Может, вопросы?

Задал вопрос Владимир Андреевич.

— Записку мне подкинул ты?

— Я…

— Почему не пришел, когда я звал?

Волобуев не ответил.

В классе поднялся невообразимый гвалт, Нюся уже не в силах была навести порядок и стояла строгая, покусывая губу и упершись правой рукой о стол. Вострецов что-то записывал в блокнот, потом вдруг вскочил и неожиданно властно крикнул:

— Товарищи, да вы что?! Никогда на собрании не были, что ли?!

И сразу все смолкли, послушались горячего призыва Вострецова к тишине.

— Ты Липец видел? — опять спросил Глазков.

Женька молчал.

— Ничего он со страху не видел, — подал голос машинист крана Левчук. — Он и записку писал со страха. Ох, и свистун ты, Женька!

Выступали страстно и гневно. После каждого выступления заметнее и заметнее горбилась у Волобуева спина. Он не смел поднять от пола взгляда, только устало переступал с ноги на ногу, словно бы пробуя прочность пола: а вдруг ненароком провалится и придется лететь в тартарары? У всех одно требование. Просить комсомольскую организацию разобрать поведение Волобуева и решить, достоин ли он быть комсомольцем. Из школы исключить обязательно.

Ребята не в меру горячились, Владимир Андреевич понимал это хорошо. И не вмешивался только потому, что хотел дать всем высказаться. Вострецов оказался парнем экспансивным. Слушал ребят заинтересованно, ероша свои волосы, и они у него уже не были такие прилизанные и чинные, какими вначале. Он то и дело вставлял реплики, крутился, порывался встать. Владимир Андреевич усмехнулся про себя: «А ты, брат, как я погляжу, парень чуткий — все к сердцу близко принимаешь». Такой Вострецов ему больше был по душе, чем тот, каким предстал перед собранием — с безукоризненно зализанными волосами.