Михаил Аношкин - Мой знакомый учитель

Но и этого не стал делать. Он стоял перед классом молчаливый, с туго сведенными у переносья бровями и неподвижно смотрел перед собой, ожидая, когда уляжется обида.

Липец растерялся: он никогда не думал, что его слова так сильно подействуют на учителя; собственно, он совсем не хотел обижать его, невзначай получилось, ради озорства было то сказано. Люся Пестун, видя учителя таким, вся от сочувствия сжалась, подалась вперед, как бы порываясь сказать: «Не надо, не надо, Владимир Андреевич! Успокойтесь, а с Липецом мы сами потолкуем».

Владимир Андреевич нагнулся, поднял трость и почему-то положил ее на стол. И это окончательно его успокоило.

— У меня достаточно накопилось причин, чтобы поставить вопрос о вашем поведении на педсовете, — тихо начал Владимир Андреевич, — но я не буду о них говорить. Мы с вами люди взрослые, и думаю, что разберемся без вмешательства директора. Только я не могу понять одного. Неужели среди вас не нашлось такого человека, который бы спросил сам себя, спросил своего товарища: друзья, что мы делаем и ради чего это делаем? Вот, — Владимир Андреевич потряс классным журналом, — за два месяца десять двоек по литературе. Рекорд! Позорный рекорд! И по другим предметам картина такая же. В чем дело? Вы же сознательные люди, вы же пришли сюда набираться знаний, и вас, по-моему, никто сюда не гнал. А ведете себя так, что мне за вас стыдно. Да, стыдно. И вот мой вам товарищеский совет: пока еще не поздно, кончайте эту игру. Вы и так уже упустили много. Не тратьте время на глупости. Кажется, вы, Семенов, что-то хотите сказать? Не согласны?

Юра Семенов, тоже каменщик, как и Липец, по многолетней армейской привычке хотел было вскочить и отрапортовать:

«Так точно, согласен!» — но, видно, вспомнил, что в армии не служит уже третий месяц, краснея, ответил:

— Все правильно, Владимир Андреевич.

— Приятно слышать. Что же касается танцев, то можете, Липец, танцевать сколько вам угодно, в этом преграды я вам не чиню. Но уж коль вы пришли в класс и сели за парту, то будьте добры вести себя как подобает. А не будете, призовем к порядку.

Владимиру Андреевичу хотелось еще добавить: «Целые здоровые ноги — это, конечно, счастье. Но я потерял ногу в бою, в жестоком бою, чтобы ты, Борис Липец, мог сегодня спокойно работать и учиться».

За дверью прозвенел звонок на перемену, Глазков не слышал его. Он опустился на стул, снял трость со стола и с минуту сидел неподвижно, собираясь с силами. Почему-то навалилась усталость. Никто из учащихся не двинулся с места.

Домой Владимир Андреевич вернулся поздно. Лена в ванне стирала белье, а Танюшка спала. Дочурка второй день перемогалась, и сегодня не повели ее в детский сад. Вызывали врача, и Владимир Андреевич первым долгом спросил жену:

— Был?

Лена отложила стиральную доску, выпрямилась. Руки у нее были мокрые, а прядки волос упали на лоб и мешали глазам. Лена убрала их локтем. Устала: это было видно по ее голубым глазам, по тяжелой складке у рта, по замедленным тяжеловатым движениям, и теплая волна жалости захлестнула его. Ему хотелось взять ее натруженные руки, побелевшие от стирки, прижать к своим щекам и сказать что-нибудь ласковое, доброе-доброе, чтоб скрасить ее усталость. Эта нежность, родившаяся кстати, начисто смыла горькое раздражение, и Владимиру Андреевичу случай в классе уже не казался таким оскорбительным. Наоборот, был даже доволен, что наконец высказал ученикам все, что думал, и они его слушали внимательно, кажется, в первый раз.

— Ну, что он сказал? — спросил Владимир Андреевич, приближаясь к Лене. — Серьезное что-нибудь?

— Ангина.

— Пустяки, — облегченно вздохнул он. — Кончай свою фабрику. Завтра достираешь.

— Тут и осталось-то…

— Ничего, никуда не денется.

Он ее уговорил, и они сели ужинать вместе.

— Тебе два письма, от тетки и еще откуда-то. На твоем столе, — вдруг вспомнила Лена.

Квартира у Глазкова двухкомнатная. В маленькой устроили спальню, а большая служила чем-то вроде гостиной. От второй Владимир Андреевич отхватил себе маленький кусочек у самого окна, отгородил ширмой и поставил письменный стол. С тех пор отгороженный уголок получил громкое название: «Папин кабинет». В этом кабинете занималась и Лена, потому что в большой комнате должен был быть всегда порядок. Круглый стол, застланный скатертью с махровыми кистями, являлся своего рода украшением. Посередине высилась изящная фарфоровая статуэтка балерины, и покидала она это видное место лишь во время праздничных обедов.

Лена занялась уборкой в ванне, а Владимир Андреевич, поужинав, ушел к себе в кабинет, зажег настольную лампу-грибок и взял письма. Первое было от тетки. Она писала:

«Милый племянник Володенька!

Совсем ты забыл меня, старуху. Приехал бы как-нибудь навестить. Варя вот тоже давно не была. Соскучилась я о вас, слов моих нету сказать об этом. Варенька обещалась на Октябрьский праздник. Приезжай и ты с Леной».

Писала плохо, каракулями.

Варя — дочь Василины. Она окончила театральное училище и получила назначение в Новосибирск. Там в областном театре работает актрисой. Ох, как противилась тетка Василина, как она не хотела, чтоб дочь стала «комедианткой»! А сейчас ничего, даже как бы довольна. Года два назад Варя снималась в кино. Фильм этот показывали в Кыштыме, и тетка ходила на него каждый день и водила с собой своих соседок.

Второе письмо было от пионеров той деревни, где в войну Глазкова скрывала от немцев тетка Марфа. Вот что писали пионеры:

«Уважаемый Владимир Андреевич!

Вам пишут пионеры семилетней школы. Возле нашей деревни есть братская могила. Директор школы Иван Петрович говорил нам, что во время Великой Отечественной войны здесь был сильный бой. В этом бою погибло много наших солдат и командиров. Но фамилии многих из них нам неизвестны. На пионерском сборе мы решили начать поиски, чтобы все знали, кто погиб в этом бою. На братской могиле стоит обелиск, вот мы и хотим написать на обелиске фамилии героев. Мы обращались во многие места и даже в Москву. В одном письме нам ответили, что в бою за нашу деревню погиб сержант Владимир Глазков. Мы хотели нанести Вашу фамилию на обелиск, но об этом узнала Марфа Ильинична. Она сказала, что Вы вовсе не погибли, а живы. Она показала нам Ваши письма и Вашу красноармейскую книжку. Марфа Ильинична говорит, что она забыла отдать Вам эту книжку, и теперь бережет ее, как память о Вас.

Пионеры нашего отряда просят написать о Ваших товарищах, которые погибли в этом бою».

Владимир Андреевич откинулся на спинку стула и закрыл глаза.

Много лет назад отгремела война, отдымили пожарища. Отстроились заново выжженные села, из руин, как в сказке, встали светлые белокаменные города, острые плуги запахали рвы и окопы. Пришло в жизнь новое поколение — жизнерадостное, красивое, устремленное вперед. Оно заполнило аудитории институтов, встало у станков, село за штурвалы, заняло место в солдатском строю. Уже взмыли в голубую высь мощные ракеты. Все обновилось, сбросило с себя старые, износившиеся одежды.