Михаил Аношкин - Мой знакомый учитель

Туго приходилось Глазкову. Пулемет его захлебнулся. Кончалась лента, кипела вода в кожухе. Заклинило патрон, а фашисты уже лезли со всех сторон, кричали:

— Русс! Сдавайс!

«Живым намереваются взять». И Глазков снял с пояса гранату-лимонку, сжал ее в левой руке, выдернул кольцо и лег. В последний момент левую руку вытянул как-то машинально к ногам, выпустил гранату. Помнит сырой запах земли, крики фашистов, а потом грохнуло, толкнуло больно, и все провалилось в бездну…

Между прочим, тетка Марфа говорила, что она выколупала из тела Владимира двенадцать мелких осколков.

Сейчас даже не верится, что было такое. Может, приснилось? Владимир Андреевич взглянул на Лену, дрогнуло сердце: в глазах жены стыли слезы. Сидела она как-то неестественно прямо, уставившись на Мельникова, и наверняка не видела его.

Люся подошла к Владимиру Андреевичу, поцеловала его в щеку:

— За папу, за меня и за всех, всех.

Кто-то захлопал в ладоши, но сразу же понял, что хлопки неуместны, и умолк. В качалке заплакал маленький, все вдруг очнулись, задвигались, заговорили, а Люся поспешила на зов своего сына. И гости вспомнили, зачем, собственно, собрались они за этим праздничным столом, и снова зазвенели рюмками.

Владимир Андреевич и Мельников так весь вечер и проговорили о разных разностях.

И запись в дневнике:

«Были у Пестунов. Негаданная встреча с лейтенантом Мельниковым, с бывшим моим взводным! Сообщение тетки Марфы подтвердилось. Восемнадцать лет числился в списках Героев Советского Союза, и поди-ка ты! Узнал об этом только теперь. Рад? Конечно! Друзья мои, побратимы мои, Степан Горчаков и Микола Синица! Я помню вас, я знаю: это высокая награда и ваша награда! Будущим летом я непременно побываю на том нашем последнем рубеже, поведаю вам, друзья, о своей жизни».

На следующий день Мельников привел корреспондента «Советской России», который битый час донимал Владимира Андреевича вопросами и сфотографировал его на прощание. Пришло поздравление и от пионеров. Они приглашали Глазкова летом в гости. Настенька и Нюся рассказали в девятом все, что слышали у Люси, и Владимир Андреевич вырос в глазах учеников сразу на две головы. Но его они ни о чем не спрашивали, а он всеми силами старался доказать, что ничего, ровным счетом ничего не изменилось.

…В это утро Владимиру Андреевичу что-то нездоровилось — болела голова. В учительской, как обычно, прислонил к шкафу трость и хотел снять пальто. Возле него очутилась Анна Львовна, предлагая свою помощь.

— Разрешите поухаживать?

Владимир Андреевич был в плохом настроении, усмехнулся и сказал раздраженно:

— Благодарю вас, как-нибудь сам.

Он повесил пальто на вешалку, причесал волосы и обратил внимание на тишину в учительской, хотя преподаватели были все в сборе. Почувствовал неловкость: принесла же нелегкая эту Анну Львовну со своими услугами! Прошел к столу, но учителя по-прежнему молчали, и хотелось спросить: «Что произошло, черт возьми? Почему все, как в рот воды набрали?»

Зазвенел телефон. Лидия Николаевна взяла трубку:

— Да. Школа. Здесь, — и протянула трубку Владимиру Андреевичу. — Жена просит.

Лена редко звонила в школу, лишь в исключительных случаях. Что такое стряслось? Опять что-нибудь с Танюшкой? Утром отвел ее в садик, ничего, веселая была, сто вопросов задала, пока шли до садика. Может, с Леной что? Она в последние дни жаловалась на боли в груди. Отправлял в больницу, отказывалась, дескать, пройдет и так.

Владимир Андреевич, волнуясь, принял трубку от Лидии Николаевны:

— Слушаю.

— Ты, Володя?

— Я. Что такое?

— Ничего. Но ты читал? — Что? Ничего я не читал.

— Тут о тебе в «Советской России» написано. У вас там должна быть газета. Сильно написано. Я рада, Володенька.

— Ладно, ладно, — проговорил он, и раздражение потихонечку исчезло. Теперь понятно: почему Анна Львовна хотела услужить… Кто-то пододвинул Владимиру Андреевичу газету, он машинально взял ее. На четвертой полосе нашел статью о себе, бегло пробежал ее глазами, внимательно не стал читать — не получилось бы.

Лидия Николаевна встала и церемонно пожала руку:

— Поздравляю, от души поздравляю.

Принялись поздравлять и другие учителя, а Анна Львовна, не помня зла, улыбнулась и сказала:

— Знаете, у меня нынче открытие. Ведь я вас принимала совсем, совсем за другого, за самого обыкновенного, а вы вон какой! Герой!

— И что же изменилось? — сказал ей в ответ Владимир Андреевич. — Сами же говорили: лесть никогда не бывает искренней.

— Но я не льщу. Я говорю правду.

— Откровенно говоря, я не понимаю, что же особенного произошло? Было дело, правильно. Но это же было давно. А каким я был вчера, таким остался и сегодня! Верно?

— Ну не скажите! — кокетливо посмотрела на него Анна Львовна. — В моих глазах вы стали другим — значительнее!

— Пустое. И вот что — давайте считать, что ничего не случилось. И мне лучше, и вам удобнее.

В разговор вмешалась Лидия Николаевна, «узурпатор».

— Вы можете так считать про себя, так оно и должно, — сказала она. — А мы… Это уж наше дело. И не надо сердиться, нехорошо.

— Разве я сержусь?

— Во всяком случае раздражены.

Неладно складывался сегодня день. Наверно, потому, что возникали какие-то новые отношения, а он хотел, чтобы было все по-прежнему.

Когда Владимир Андреевич появился в девятом, ученики по неуловимому сигналу Нюси Дорошенко дружно встали. К учителю подбежала Настенька и вручила букет цветов:

— Это вам от девятого, Владимир Андреевич!

— Спасибо! — растроганно поблагодарил он Настеньку, всех учеников. Вдруг в груди что-то отлегло, приятная свежесть разлилась по телу, а в горле запершило: такими дорогими, родными показались ему лица учеников — и Нюси, и Настеньки, и Левчука, и Волобуева, и даже Бориса Липец, который на днях вернулся в школу. И Владимир Андреевич проникновенно, от всей души повторил:

— Спасибо, други мои, большое спасибо!

Его вмиг окружили, пожимали руку, поздравляли. Про урок просто забыли, не до него было. Урок сорвался, первый раз за все месяцы работы, но это не беда — причина была уважительная. Владимир Андреевич уступил просьбе молодых друзей и до самого звонка рассказывал им про фронтовых товарищей, про тетку Марфу и Семена Демина.

К нему вернулось душевное равновесие.

В небольшом кабинете управляющего отделением совхоза, на самой середине — кухонный, выкрашенный охрой стол. За ним в черном нагольном полушубке сидел сам управляющий, плечистый, с крупной головой. Редкие светлые волосы зачесаны назад. Лицо скуластое добродушное. Направо от стола потертый диван. Его скрипучие пружины глубоко вмял своим телом Андриан, замещавший механика отделения. Одет он в телогрейку, валенки и потрепанную цигейковую шапку. При каждом движении Андриана пружины жалобно скрипели. Недалеко от двери, ближе к окну, выходящему во двор, на стуле устроился мрачный, небритый заведующий фермой. Он глядел в окно на двор. Там, на крыше амбара, бесновались воробьи — весна скоро.