Михаил Аношкин - Покоя не будет

— Зыбкина? — прищурился Олег Павлович, стараясь не выдать охватившего волнения. — Их тут полдеревни!

Малев сокрушенно покачал головой:

— Представьте, Тонька Зыбкина, Прасковьина дочка. Кто бы мог подумать! Мать такая знаменитая. Между прочим, карбамидом.

И вдруг Малев словно застеснялся чего-то, потупил взгляд.

Олегу Павловичу стало ненавистно круглое самодовольное лицо собеседника. Буркнув, что ему некогда, зашагал к мосту. Потом потянуло оглянуться, и он оглянулся. Малев маячил на том же месте и глядел вслед. Когда Ивин оглянулся, бухгалтер потянул было руку к шляпе, снять, что ли, ее хотел, но спохватился и захромал к конторе по широкой пустынной улице.

«Вот идиот, — раздраженно размышлял Ивин, все еще поеживаясь от покалывания малевских глаз. — Живет же на свете злорадное племя, ничего ему не надо, только порадоваться чужой беде, без этого они не они. Говорят сочувственные слова, а нутро ликует. Так и Малев. Вроде бы сочувствовал Прасковье, а сам мысленно потирал руки. Мол, так-то! Хе-хе. Карбамидом десять высокоудойных… Попалась, голубушка! Вредное это племя, откуда только появляется.

Ивин заставил себя думать о другом. Какой смысл попусту раздражаться?

Но как же это стряслось у Тони? Вроде не первый день с карбамидом имеет дело и на тебе! Почему оплошка? Гадай не гадай — ничего не прояснится, пока не узнаешь подробностей. Главное все-таки не это, а то, что Медведев может ее под суд отдать, мужик крутой.

Лепестинья Федоровна не зря стыдила за Тоню. Ему передавали шепотком, с улыбкой: мол, вскружил девке голову, а он совсем и не собирался этого делать. Бабка Медведиха, как бы между прочим, предупредила:

— Ты Лепестинью-то не очень слушай, остерегайся Лепестинью-то. Мигом окрутит с какой-нибудь юбкой, право слово.

— Ворожея она, что ли?

— Мое дело остеречь, твое — на удочку не клюнуть. Девки-то разные бывают. Сказывают, на Тоньку Зыбкину заришься, на Прасковьину дочку?

Ивин неопределенно пожал плечами.

— Тонька ничего, — успокоила его бабка Медведиха, — блюдет себя. И Прасковья ничего, вот Трофим только скудает, шибко скудает здоровьем.

Тоню Олег Павлович и в самом деле выделил среди других девчат с первого приезда в деревню, это было почти год назад. Но сблизиться с нею по-настоящему так и не сумел.

Девушка она красивая, видная и, как однажды выразился тракторист Викул Петрович Медведев, «очень сдобная». Когда-то сам Викул имел большие виды на Тоню, ухаживал, говорят, даже предложение делал, но получил от ворот поворот и женился на рябой Нюрке Зыбкиной. Ревнивой и разбитной бабенкой оказалась Нюрка. Викул хоть и женился, но при каждом удобном случае вертелся возле Тони, завлекал смешными разговорами, иногда пускал в ход руки. Тоня посмеивалась, но рукам давала сдачи и стращала ухажера ревнивой женой. Нюрка узнала об этих ухаживаниях, устроила мужу громкую сцену, даже поленом замахнулась. Пришлось Викулу укротить прыть, а скоро появился у них сын, который окончательно приковал Викулу к Нюрке. Пожалуй, из-за нее Медведев Иван Михайлович открыл на центральной усадьбе ясли. О них толковали давно. Однако было недосуг, откладывали с весны на лето, с осени на зиму. Нюрка принесла сына в кабинет, положила на стол перед оторопевшим директором, сказав:

— У тебя своих младенцев нет, поводись с моим. Мне на работу надо, — и ушла.

Медведев, придя в себя, ругался почем зря, стекла дребезжали в окнах, вызвал Лепестинью Федоровну, вручил ей Нюркиного отпрыска:

— Водись до вечера, там разберемся.

Разбираться было нечего, пришлось директору раскошеливаться и открывать ясли.

Нюрка тоже доярка, на одной ферме с Тоней работает. Эта бабенка ловкая, вывернется из любого положения, а вот Тоня попала в беду. Наверно, коровы раствора карбамида напились и подохли. Не иначе.

Эх, Тоня, Тоня… Нравится девушка, очень нравится, взять бы да подойти и сказать начистоту. Что страшного? Хотел однажды проводить из клуба и объясниться, все как будто шло хорошо, из клуба вышли вместе, а потом руки и ноги свинцом налились, мысли вдруг словно выветрились, язык распух во рту — не двигался. Какое-то наваждение. Она убежала, ему до сих пор стыдно.

Потом утешал себя — что ни говори, а он старше ее на десять лет. Утешители толковали, будто такая разница для мужчины невелика, а самая нормальная. Но Олег Павлович твердил себе, что он для Тони неровня. Упорно твердил, это, особенно тогда, когда видел, что Тоня с кем-то разговаривает охотнее, чем с ним.

Да, ошарашил меня новостью Малев. Может, не ездить к Лихареву? Повернуть на ферму, благо до нее рукой подать — вон за той березовой рощей. Вот переполох-то будет. Подумают, что пришел следствие наводить, как-никак районное начальство. А ему не до следствия. Он представил Тоню убитой горем, в слезах. Нет! На ферму сегодня дороги не будет. Собирался к Лихареву, к нему и поедет. Там нужнее, у Лихарева техника простаивает из-за семян.

Мост через речушку построили в прошлом году, чисто обструганные сосновые перила не успели почернеть и потрескаться, а доски настила уже расхлябались. Речка текла мутная, на отлогих берегах желтела прошлогодняя трава — осока, приглаженная во время половодья.

Ивин закурил, всматриваясь в дорогу. Кажется, за окраинным саманным домиком — машина. Вот выкатился на простор бензовоз, таща за собой облако пыли. Ивин поднял руку. Тяжело вздохнув тормозами, бензовоз остановился, обдал теплым бензинным чадом, Олег Павлович проворно взобрался в кабину, спросив:

— Из второго?

Пожилой шофер утвердительно кивнул головой и дал газ. Баранку держит старательно, сидит прямо, машину ведет аккуратно.

— Кто у вас кладовщиком? — спросил Ивин.

— Пашка Сорокин.

— Пьяница?

— Нет, — после долгой паузы ответил шофер.

— Как же нет? Говорят, в дымину пьян.

Дорога вползла в березовую рощу и была в глубоких рытвинах, заполненных жидкой грязью. Бензовоз отчаянно закачало, будто он попал в свирепый шторм. Ивин схватился за дверцу. Шофер свел у переносья брови, поглубже нахлобучил кепку — туго ему на такой дороге.

Когда миновали рощу и вырвались на ровное поле, дорога опять стала хорошей, ровнее асфальта. Шофер облизал пересохшие губы, отозвался:

— Племянницу пропивал и назюзился.

Ивин наблюдал за скучной серой дорогой. Слева и справа поля. Местами в кучки жались низкорослые березки — колки. Встречалась непробороненная зябь, у которой верхние гребешки заметно посерели — влага испарилась. Поодаль щетинилась желтая прошлогодняя стерня. А вот отметины недавней работы. Поле укатано ровно, а все-таки следы сеялок хорошо заметны, поле будто аккуратно расчесано.

Потом бензовоз, натруженно гудя, брал подъем, а когда оказался на самой вершине, Ивину открылись дали, окрашенные в целую гамму цветов: черный — от вспаханной земли, желтый — от прошлогодней стерни, коричневый и белый — от березовых рощ и сизый — от уходящей за горизонт цепочки гор.