Ваграм Апресян - Время не ждёт

— Разумеется, ваше благородие, об чем разговор, — довольные, загудели гвардейцы.

— Нас шестеро, — сказал прапорщик, сделав ударение на слово «нас». — Я бы хотел, чтобы мы действовали сообща, согласны?

Все доверительно кивнули. Игнатьев пользовался среди солдат большим уважением. Авторитет его особенно вырос после одной истории. Однажды Рощин намеревался устроить экзекуцию над гвардейцем, несмотря на то что телесные наказания запрещались. Для назидания другим он собрал весь личный состав батареи, привели людей и из соседних подразделений. Осужденный к 50 палочным ударам уже лежал ничком на земле с обнаженной спиной. Не вынося диких картин экзекуций, Игнатьев бурно запротестовал, отказался присутствовать. Рощин приказал ему остаться. В присутствии солдат между офицерами разыгралась неприятная сцена. Под конец Рощин выхватил шашку и вне себя закричал, наступая на Игнатьева: «Ни с места, вы должны присутствовать, иначе я зарублю вас!» Игнатьев круто повернулся спиной к Рощину и, не говоря ни слова, пошел прочь. В рядах артиллеристов послышался глухой, зловещий ропот. Рощин растерялся. Экзекуция не состоялась. С тех пор гвардейцы с открытой душой шли к Игнатьеву за советами, делились с ним своими затаенными мыслями, одному ему доверяли свои нужды.

И вот теперь солдаты сближались с прапорщиком еще больше. Вместе с ним они готовы были решить судьбу Рощина. Прапорщик дурного совета не даст, его надо слушать.

— Прежде чем исполнить замысел о справедливой каре, — говорил Игнатьев, — нам следует уяснить, каким образом лучше всего осуществить эту кару. Вы хотите, например, застрелить Рощина во время боя и выдать дело так, будто он сражен вражеской пулей. Заметим сразу, что немецкие пули до наших артиллерийских позиций не долетают.

— А до наблюдательного пункта? — спросил Татищев.

— Там он не бывает. Но не в этом суть, — Игнатьев по очереди глянул каждому в глаза и продолжал: — Суть вот в чем: имеет ли смысл охотиться нам за этой мелкой тварью, а крупных зубров оставить невредимыми?

— Это об ком вы, ваше благородие? — спросил Коровин, подняв густые светлые брови...

Разговор прервали внезапные беспорядочные выстрелы из винтовок. Точно подброшенные пружинами, все шестеро вскочили на ноги.

— Тра-та-та-та! — слышалось совсем близко.—Тра-та-та-та! Тра-та-та! — перекликались пулеметы вдали. — Трра-а, трррра-а! — раздавались залпы.

Беспорядочная винтовочная стрельба могла возникнуть на артиллерийских позициях только в случае внезапного прорыва противником линии фронта, нападения с тыла, с фланга: Игнатьев, бежавший с солдатами к батарее, вдруг услышал голоса:

— Аэроплан! Аэроплан!

— Где, где аэроплан? — спрашивали растерявшиеся гвардейцы. Подпоручик Дмитриев, выскочивший из землянки без гимнастерки, показывал рукой на небо правее вершины одинокой оголенной сосны. Под голубым куполом неба медленно плыл полупрозрачный, едва видимый аппарат. Его тонкий корпус то и дело красиво вспыхивал, отражая серебристым боком веселые брызги солнца. Аэроплан парил медленно, пошатывался из стороны в сторону и моментами, казалось, замирал в поднебесье.

То был первый аэроплан, который увидели над батареей.

По сравнению с русским четырехмоторным гигантом «Ильей Муромцем» этот небесный «гость» вызвал чувство разочарования. Людям, хотевшим видеть «живой» аэроплан, не понравился крохотный аппарат. Судя по контурам, аэроплан был похож на один из опубликованных в журнале снимков моноплана с очень мирным названием «таубе» — голубь. Но как ни была ничтожна в воздушном океане «голубка», она не вызывала сочувствия. И не столько стремление обезвредить ее, сколько желание видеть и пощупать руками хотя бы косточки этой диковинки, подогревало страсти стреляющих. Гвардейцы изощрялись в насмешках по адресу «мазил», бьющих мимо цели. Почувствовав опасность, самолет забрался ярусом повыше, несколько раз, дымя, избороздил небо вдоль и поперек, затем развернулся, застрекотал на вираже и неспеша уплыл восвояси. Обидно было упускать его. Свинцовый град хлестал по небу. Под конец «жару поддала» и артиллерия. Подняв предельно высоко жерла, орудия на авось загромыхали по небесам.

— Вот так воробей! Из скольких пушек по нем палят, — заметил Чупрынин.

— Вы понимаете, что получается? — обратился Игнатьев к Дмитриеву. — Даже один аэроплан может принести нам огромный урон.

Стройный подпоручик Дмитриев стоял в одной сорочке, поеживаясь и засунув ладони подмышки. Он усмехнулся и ответил:

— Напрасно иронизируете, Александр Михайлович, аэроплан наверное сфотографировал наши позиции.

— Откуда вы взяли, что я иронизирую? Помилуйте, разве вы не обратили внимания, что за двадцать минут наши произвели больше выстрелов, нежели обычно производят за сутки. И все — пальцем в небо. Раз десять в день показаться этакой игрушке над нами, и мы в неделю израсходуем весь наш запас патронов и снарядов.

— По-вашему, вовсе не стрелять? Ведь есть приказ, обязывающий солдат стрелять по аэропланам.

— Но не на авось, а с каким-то смыслом и расчетом стрелять, не так ли?

— По-моему, уже кое-что делается относительно расчетов. Я слыхал, будто некий конструктор Розенберг и, независимо от него, инженер Иванов придумали механизмы, с помощью которых можно легко и быстро повернуть пушку на вертикальной оси под любым углом и наклоном ствола, — сказал Дмитриев.

— Поворотное приспособление? — заинтересованно спросил Игнатьев. — А прицел какой?

— Прицел? Должно быть, обыкновенный.

— Позвольте, как же с его помощью бить по движущейся цели, ведь аэроплан не стоит на месте ни одной секунды?

— Не знаю, — ответил Дмитриев и поспешил в землянку.

Оставшись один с Игнатьевым, Чупрынин осведомился о продолжении разговора с солдатами, прерванного воздушной тревогой. Игнатьев условился о встрече через день вечером, когда командир второй батареи Дмитриев уйдет на дежурство.

Полевой почтальон принес Игнатьеву в землянку два. письма: от отца и от учительницы Маргариты Вячеславовны Унуш. В это время Дмитриев собирался уходить на дежурство. Просовывая руку в рукав шинели, он завистливо оглянулся на толстые конверты, попрощался и, хмурый, вышел. Оставшись один, Игнатьев подтянул концом ножичка фитиль гильзы-лампы и в мрачной землянке сразу стало веселее. Он уселся на топчан, укрытый байковым одеялом, облокотился на шуршащую, набитую сеном подушку, вскрыл конверт и углубился в чтение.

Маргарита Вячеславовна начинала письмо с подробного лирического описания картины наступления весны в Ахиярви. Эти страницы взволновали Игнатьева, вызвав воспоминания о днях юности. Маргарите Вячеславовне был вверен надзор за дачей, и в письме своем она отчитывалась о сделанном ею. Еще три страницы она посвятила всяким хозяйственным мелочам, мало интересным Игнатьеву. Далее учительница рассказывала, как она пытается возродить сад, сама обрабатывает цветочные клумбы, обстригает деревца, живя в тоскливом одиночестве. В заключение она сообщала о гибели на фронте одного из своих друзей. Учительница обладала даром изливать в письмах свои чувства и произвела на Игнатьева сильное впечатление.