Ваграм Апресян - Время не ждёт

По данным разведки, к началу войны Германия имела всего 240 самолетов типа «таубе» и бипланов «альбатрос» и «авиатик». Увлекшись строительством цеппелинов, Германия отстала в строительстве самолетов от ряда государств и лишь в 1912 году начала усиленно строить их, подражая конструкциям французских «нюпоров» и «фарманов». Но война быстро двинула вперед авиационное производство. Уже к весне 1915 года авиация вышла из детского возраста, стала родом войск, серьезным и трудно уязвимым. Немцы начали выпускать ежемесячно сотни военных самолетов. Отсталая полукустарная промышленность России выпускала их почти в десять раз меньше. Вот почему немецкие пилоты совершали свои рейсы почти безнаказанно. Единственно серьезной опасностью для них являлись русские летчики, но встречи с ними в просторах неба случались весьма редко. Россия получала от своей союзницы Франции смехотворное количество «нюпоров». Эти машины очень быстро приходили в негодность и были страшны не столько немцам, сколько тем, кто летал на них.

Подпоручик Дмитриев оказался прав. Деревянные поворотные приспособления внедрялись в артиллерии, как говорится, со скрипом. Еще медленнее входили в жизнь металлические поворотные круги конструкции Иванова — более дорогие в изготовлении, но намного совершеннее деревянных по своим практическим качествам. По приказу командования многие батареи начали своими силами делать поворотные круги Розенберга, превращая полковые пушки в зенитные.

Приказ о реконструкции батареи Рощина Игнатьев встретил с энтузиазмом, сам вызвался руководить работами. Чупрынин и бывший бочар Ткаченко стали его ближайшими помощниками, а вообще работала с увлечением вся батарея.

Превращение полковой пушки в зенитную совершалось так: в земле вырезали круг и плотно вставляли в него огромный диск, сколоченный из густо просмоленных шпал. В центре шпал — основания сооружения — вертикально прикреплялась толстенная дубовая ось. На эту ось надевали бревенчатый пьедестал выше человеческого роста. Усилиями всей батареи орудие поднималось и укреплялось намертво на «пьедестале». Колеса беспомощно висели по бокам. «Пьедестал» поворачивался вокруг дубовой оси на 360 градусов без катков, как поворачивается передок телеги. По краям вырытого круга, прямо на земле, разбивали деления, по которым отсчитывали угол поворота орудия. Поворот производили с помощью удлиненного хобота.

Во время стрельбы орудие могло поднять ствол очень круто, почти вертикально. Оно медленно двигало жерло по направлению полета аэроплана и «ловило его на прицел». При выстреле сила отката падала на поворотный круг. Однако приспособление Розенберга и даже металлическое Иванова мало оправдывали себя. Стрельба велась без точного расчета, почти впустую. Аэропланы беспрепятственно разгуливали по воздуху, фотографировали позиции русских, бомбили, бросали десятки тысяч металлических стрел величиной немного побольше автоматической ручки. «Альбатрос» поднимал до 200 килограммов стрел и высыпал их дождем на выслеженную живую цель. Авиационная стрела редко попадала в человека, но уж если она настигала солдата, то насмерть.

Наряду с фронтом немцы начали бомбить с воздуха и тылы: железнодорожные узлы, села и города. Нужны были орудия с удобными для быстрого вращения поворотными приспособлениями. Путиловский завод выпускал ничтожное количество пушек со специальными прицелами. Эти пушки устанавливались на тумбах, на автомобилях. Но и это новшество сколько-нибудь существенно не беспокоило немцев.

Противовоздушная оборона оставалась одной из самых острых задач. Великий князь Сергей Михайлович, полевой артиллерийский генерал, докладывал царю о полном бессилии наземных средств против авиации.

В конце мая Игнатьев закончил оборудование пушек поворотными приспособлениями, и батарея Рощина стала называться противоаэропланной. С тех пор она находилась на приличном расстоянии от передовой линии, и офицеры расквартировывались в деревнях.

Германские пилоты с каждым днем наглели все больше и больше. Эскадрильи самолетов бомбили русские позиции и бросали теперь смертоносные стрелы не так безуспешно, как прежде. Зенитчикам работы хватало, нехватало лишь снарядов. Но в нелетные дни и вечерами зенитчики скучали от безделья, скучали и офицеры. Пожалуй, ни на кого так разлагающе не действовала позиционная война, как на офицера-зенитчика. За неимением других дел живущие своей, отъединенной от солдат, узко кастовой жизнью, офицеры проводили время за пулькой, играя ночи напролет, бесшабашно пили водку.

Офицеры собирались в избе у Дмитриева, рассаживались за громадным старым столом и начинали баталию. Перед игрой картежники подогревали себя водкой. Азарт разгорался очень быстро, и деньги летели с необыкновенной легкостью. Шум, крики, полупьяные споры не умолкали до утра. Гудела изба, окутанная плотной мглой табачного дыма, заплеванная, засоренная сотнями окурков, пеплом, спичками, обрывками бумаги.

Как-то перед очередной пулькой один из офицеров доказал сложную карточную головоломку. Он уверял, что сколько ни предлагал людям эту загадку, никто не мог ее решить. Игроки долго пытались раскрыть суть хитроумной комбинации, но не смогли.

В восемь часов утра Дмитриев проснулся и увидел сидящего за столом прапорщика.

— Александр Михайлович, вы не спали? — спросил Дмитриев, протирая заспанные глаза.

— Знаете, я ведь решил, — сказал Игнатьев, вместо ответа. — Чертовски остроумная штука, вот посмотрите...

— Позвольте, вы кажется говорили, что в жизни карт не держали в руках. А теперь/ какая же это муха укусила вас?

— Муху зовут головоломкой, — ответил Игнатьев, зевая.

— И вы из-за нее не спали целую ночь?

— Понимаете, никак не получалось, и я не мог спать.

— Вы держали пари с кем-нибудь?

— Нет, я решил головоломку исключительно из любопытства. С детства страдал этим. Трудные загадки, ребусы в журналах были для меня египетским наказанием.

— Это род болезни. Впрочем, одному качеству — упорству — в вас я завидую. С этим качеством можно делать дела поважнее.

— Благодарю за комплимент. Давайте лучше я вам покажу, как она решается, удивительно умная штука.

Ознакомившись с секретом разгаданной головоломки, Дмитриев вежливо похвалил Игнатьева. Разговаривая, оба вышли в сени умываться. Холодная вода из колодца освежила утомленного бессонной ночью Игнатьева. Вытираясь полотенцем, он вдруг остановился, стал прислушиваться к отдаленному, но хорошо знакомому, нарастающему жужжанию. Летели «альбатросы». Месяца два прошло со дня гибели Соколова. С тех пор авиация врага непрерывно появлялась над русскими войсками, активизируя свои действия. А в последнее врем* немецкие самолеты стали назойливы, как мухи.