Ваграм Апресян - Время не ждёт

Зимой войска Северо-западного фронта вели бои в районе Мазурских озер и позже — в районе Августовских лесов. Потерпев ряд серьезных поражений, русские перешли в середине марта в оборону. Угрожающее положение на юге вынудило Ставку перебросить туда свои резервы и часть действующих сил Северо-западного фронта. Собрав мощный кулак у блокированного города Перемышля, русские после упорных боев разгромили австро-венгров, заняли город и взяли в плен свыше 122 тысяч вражеских солдат и офицеров.

Победа русских войск получила широкий отзвук в Европе. Германское командование решило любой ценой восстановить свой престиж. Оно начало стягивать на южный фланг большие силы, в числе которых находились и вызванные с франко-бельгийского театра военных действий четыре ударных корпуса. Тем временем русские-войска обессилили в боях за Перемышль, Галицию, Карпаты. Этим воспользовался генерал Макензен и прорвал оборону русских в районе Тарнов-Горлице. Успех, одержанный после массированной артиллерийской подготовки, немцы безостановочно развивали в течение месяца и в начале июня заняли линию реки Сан и город Перемышль. Затем они полностью вытеснили русские войска из Галиции, овладели Львовом и многими другими городами.

Еще до Тарнов-Горлицкого прорыва, чтобы отвлечь внимание русского главного командования от юга, германские дивизии демонстрировали ложное наступление на войска Северо-западного фронта. Во время одного из таких «наступлений» и погиб любимец батареи Василий Соколов. Противник вел такой шквальный артиллерийский огонь, что каждый раз его принимали за действительную подготовку к решительному наступлению. Эти адские инсценировки немцы повторяли через четыре-пять дней, сковывая силы русских.

Игнатьев добежал до орудий, установленных в версте от деревни. Рощин прискакал на коне несколько раньше и командовал огнем. Чупрынин ловко поворачивал орудие за хобот вместе с «пьедесталом» и после каждого выстрела чертыхался:

— Ни черта эта «техника» не стоит!

— Ничего не поделаешь. Цыган бреется серпом, — утешал Татищев.

— Напрасная стрельба, — сказал в свою очередь Игнатьев Рощину. — Раньше германские пилоты хоть немного боялись, а теперь привыкли к нашим безобидным зенитным орудиям.

— Что же вы предлагаете, прапорщик?—спросил Рощин.

— Ничего не предлагаю, а лишь констатирую факт.

— Для этого не требуется офицерской эрудиции. Вот тот мерин, что пасется на лугу, может с успехом сделать подобные умозаключения, — грубо сострил поручик.

— Однако я не вижу, чтобы вы делали более глубокие умозаключения, — беззлобно ответил прапорщик.

Необычной силы гул, шедший со стороны фронта, заставил обоих офицеров прекратить перепалку.

Рокоча моторами, в небе кружились аэропланы, словно стая хищных птиц, заметивших в поле умирающего воина. Некоторые летали над дорогами, бросая на •обозы гранаты и стрелы. Русские, испытывая недостаток в снарядах, отстреливались вяло, изредка. Зато немцы не скупились, наполняя воздух несмолкаемым завыванием и свистом снарядов, гулом орудий и раскатами разрывов. Высоко вздымались желто-серые облака дыма и пыли, заслоняя ох зенитчиков панораму боя.

— Кажись, на этот раз герман не шуткует, — заметил солдат.

— Ты как в воду глядишь, — сказал другой, увидя скачущего на взмыленном коне связного.

Подскакав к батарее, молодой кавалерист, задыхаясь от волнения, отдал честь офицеру и подал пакет. Затем повернул разгоряченного коня и погнал его к батарее Дмитриева. Поручик вскрыл пакет, блеснув стеклами очков. Щеки его побледнели. Упавшим голосом он сказал Игнатьеву:

— Немцы на флангах прорвали фронт. Приказано немедленно отступать... Орудия спустить с установок! Быть готовыми к стрельбе по наземным целям! — Отдав приказание, Рощин вскочил в седло, пустил коня рысью, перешел на галоп и скрылся по дороге в деревню.

— Это куда же его нечистая понесла? — спросил Коровин.

— Чемодан спасать, — ответил Чупрынин, разбирая установку.

— Ну, нет. Скорее, сам спасается от «чемодана».

Вдали, расширяясь и повиснув в безветренном воздухе, возник черный густой клубок дыма. Секунд через десять донесся гулкий взрыв. Это и был «чемодан»—тяжелый немецкий снаряд. С жутким визгом и фырканьем разрезали «чемоданы» плотный воздух и с грохотом рвались, подымая огромные черные фонтаны земли и копоти. «Чемоданы» рвались как раз там, где проходила дорога, связывавшая передний край с тылом. По ней-то и били немцы из дальнобойных орудий, стремясь перерезать путь отступления русских. На дорогах, соединяющих урочище с большаком, сперва показались одиночные телеги, двуколки, кухни, за ними — солдаты. Вскоре движение отступающих войск превратилось в беспорядочный поток обозов, артиллерии, пехоты. Серые людские массы потекли в желтоватом мареве дорожной пыли, то разбегаясь врассыпную по обочинам, то вновь собираясь в колонны. И над ними, как шмели, зловеще гудели самолеты. Впервые зенитчики видели в небе такое множество самолетов, и их мучил жгучий стыд за то, что приходится снимать орудия с установок, вместо того чтобы гвоздить снарядами в самую их гущу.

Деревня опустела. Отовсюду притоками тянулись подразделения, вливаясь на большаке в широкую живую реку. Тронулись в путь и зенитчики, обгоняя на сытых конях усталую пехоту. Они везли на лафетах пушек и на повозках одни подвижные части поворотных приспособлений. Основания же их, скрепленные из шпал, ввиду громоздкости, пришлось оставить, взяв лишь одни железные скобы крепления.

Немецкие пилоты действовали, сочетая хитрость с коварством. Они бросали на колонны мелкие бомбы или гранаты, принуждая людей рассыпаться и залегать, затем, когда те ложились, сыпали на них металлические стрелы. Рассредоточенные лежачие люди намного увеличивали шансы поражения стрелами. Зная об этом, солдаты после разрыва бомб быстро вскакивали на ноги, однако вражеские летчики опять бросали бомбы, заставляя их снова ложиться. Звук падающих стрел напоминал Игнатьеву свист, издаваемый крыльям неожиданно взлетающих с земли диких уток. Некоторые из залегших солдат больше уж не вставали, пригвожденные стрелами к каменнотвердой, сухой земле. Санитарные повозки везли раненых. Фельдшеры и санитары на ходу перевязывали раны. Игнатьев даже на фронте не смог привыкнуть к виду крови. Он отвернулся от изуродованных осколками бомб и стрелами лиц, рук, ног, бедер, болезненно поморщился и погнал лошадь к своим орудиям, мучительно думая о беззащитности наземных войск против вражеской авиации, не зная как и чем помочь обуздать распоясавшихся немецких коршунов.

Наконец, в небе показалось несколько русских самолетов. Завязался короткий воздушный бой. Один самолет противника загорелся, накренился набок. Пламя заплясало над его крылом, и он камнем устремился вниз. До самой земли его сопровождали ликующие выкрики натерпевшихся страху солдат..