Ваграм Апресян - Время не ждёт

В центральных кварталах люди также суетились в мелких заботах, с той только лишь разницей, что здесь почти не встречалось изнуренных нуждой лиц, не так были заметны следы войны. Поражало обилие военных тыловой службы или фронтовиков, прибывших в командировки. Унылое впечатление, производимое улицами, домами, людьми, то и дело перебивалось раздражающими звуками легкой музыки из кафе и ресторанов, взрывами смеха веселящихся женщин и офицеров. Другие женщины, стоявшие в очередях, не смеялись, им было не до веселья: они рассказывали о разгроме продовольственных магазинов на Васильевском острове, а газетчики кричали о «беспорядках» на Выборгской стороне и в других районах города.

На Съезжинской улице Игнатьевым овладело лихорадочное нетерпение, перешедшее потом в робость. В пути он много думал об этой встрече с той, которую, как ему казалось, он любил давно и глубоко. Он чувствовал приближение желанной встречи, проезжая каждый город, каждую станцию. Теперь это волнующее чувство усиливалось с каждым шагом, ибо Игнатьев был уже возле дома, где жила Канина.

Она сразу узнала его, вскрикнула «ой!» и в непонятном замешательстве замолчала. Ни радостного возгласа изумления, ни шумного ее смеха, как он ожидал, не было. Канина опомнилась от неожиданности и пригласила гостя в комнату. Вскоре она стала опять похожа на ту самую Ольгу Канину, которую всегда знал Игнатьев. Живо рассказывала она о важных городских новостях, о старых партийных друзьях, с кем она поддерживала связь, о растущей активности рабочих. Она умело занимала гостя, смеялась, веселила его, затем села за пианино и начала играть любимые вещи Игнатьева. Но, странное дело, ни она сама, ни ее музыка не тронули Игнатьева так, как он ожидал, едучи с нетерпением в Петроград. Не оттого ли это, что, думая много о встрече с ней, он уже пережил то, что должен был бы пережить здесь? А может быть эта холодность — результат того, что Ольга Канина стала другой? Она и в самом деле заметно изменилась. Может быть причина этого кроется в нем самом? Удивляться тут нечему. За то время, когда он находился на войне, чувства его к ней изменились, и он мог обнаружить это, только очутившись рядом с ней, словом сказать, в этой встрече не было той радости, которую он так ярко представлял себе, находясь в дороге.

Прежде, перед отъездом ли за границу или перед другими длительными отлучками, он подолгу колебался, не зная, сказать ли ей, наконец, то, что давно собирался сказать. Готовое слететь с языка сокровенное слово никак не слетало. Прощаясь, Ольга, казалось, понимающе и сочувственно пожимала Игнатьеву руку, а он, отвечая ей горячим рукопожатием, пытался хоть этим передать то, что он чувствовал в эту минуту. В такие мгновения он ясно читал в ее глазах: «Я знаю, что вы хотите сказать мне, и хорошо делаете, что не говорите, ведь так неясен наш завтрашний день». Теперь Игнатьев не колебался. Войдя к ней, он, однако, решил, что опять не скажет желаемого слова. Она поняла и, как видно, одобрила его решение — впереди еще война, неизвестность, — и он понял, что она не осуждает его.

Вернувшись домой, Игнатьев застал ожидающего Чупрынина. Переночевав у себя дома, Чупрынин пришел сопровождать подпоручика в ГАУ. Они повезли оптический прицел, но из ГАУ их направили на Литейный проспект в Артиллерийский комитет. Фронтовиков встретил младший научный руководитель Арткома капитан Агокас. Между изобретателем и капитаном Агокасом быстро установился деловой контакт. Агокас подробно ознакомился с конструкцией прибора и дал восторженную оценку его техническим достоинствам. Он признал изобретение Игнатьева лучшим из всех существующих противоаэропланных приборов.

Через некоторое время на заседании Арткома выслушали доклады Игнатьева и Агокаса об оптическом приборе. Игнатьев ознакомил генералов и офицеров с историей изобретения прибора, тут же в натуре показал им его несложное устройство и предъявил акты фронтовых комиссий. Агокас дал свою характеристику, подчеркивая преимущества прибора перед существующими зенитными прицелами. Артиллерийский комитет одобрил доклады, признал оптический прицел Игнатьева вполне удачным и заказал опытный образец Петроградскому орудийному заводу. Изобретатель должен был оставить на заводе самодельный прибор, а также, если он этого пожелает, внести конструктивные поправки. В порядке поощрения Игнатьева назначили командиром отдельной зенитной батареи штаба одной из вновь формирующихся армий и присвоили ему чин поручика.

Поправок было много. Изобретатель решил изготовить совершенно новые чертежи и расчеты шкал. За этим он обратился к «Петру»— Сергею Николаевичу Сулимову. «Петр» и «Магда», ставшая его женой, встретили его с радостью, начались воспоминания, взаимная информация о партийных делах и общих друзьях. Сергей Николаевич горячо взялся за составление чертежей нового прибора и вскоре их закончил.

Оставив прибор и чертежи в Петрограде, Игнатьев взял у Буренина партийную литературу и поехал на фронт попрощаться с боевыми друзьями.

Поручик Игнатьев попросил командование бригады отпустить Чупрынина вместе с ним на новое место службы. Но пока он оформлял документы, случилась беда: во время очередного налета авиации на железнодорожную станцию осколок бомбы попал Чупрынину в ногу, серьезно поранив его. Поручик поехал в госпиталь попрощаться с партийным и боевым товарищем. Лежа на кровати, «Илья Муромец» долго беседовал с Игнатьевым, а под конец протянул ему свои могучие руки. Они крепко обнялись и поцеловались. Выпрямившись, поручик заметил, что добрые глаза фронтового друга заблестели от влаги. «Слеза. Как это не вяжется с мужественной внешностью «Ильи Муромца», — подумал Игнатьев, поднося платок к своим глазам. Так они расстались. Из госпиталя Игнатьев уехал прямо в район города Луцка, в распоряжение штаба Особой армии.

Особую армию сформировали летом 1916 года. К этому времени появились двухмоторные немецкие бомбовозы «Гота», поднимающие 450 килограммов бомб на высоту 4000 метров. Летали они со скоростью 112 километров в час. Большой бомбовой груз поднимали также и самолеты «Сименс-Шуккерт». Тихоходный «Таубе» заменил новый истребитель «Фоккер». Резко улучшились конструкции аэропланов, но еще заметнее выросла авиация численно. Бороться с воздушным противником стало несравненно труднее, чем раньше. Игнатьеву дали батарею из четырех пушек, поставленных на деревянные поворотные круги системы Розенберга. Батарея занимала позицию в 27 верстах западнее Луцка. Она должна была прикрывать штаб Особой армии и город от воздушных налетов, а налеты на Луцк — узел коммуникаций фронта — совершались очень часто. Пользуясь обычным дальномером и высотомером, то есть тем, чем пользовались еще в начале войны, Игнатьев безуспешно обстреливал небо.