Ваграм Апресян - Время не ждёт

Ткаченко сердито косится на Фокина:

— Хоть твои рыжие волосы и перебиваются сединой, а зелен ты, Лука Гордеич, учить прапорщика. Твое дело слушать и наматывать на ус, понял?

— Неверно вы, Григорий Григорьевич, рассуждаете. Все сомнения, если они у кого есть, должны быть высказаны здесь, чтобы у товарищей не возникало потом никаких вопросов, — мягко, но внушительно говорит Игнатьев.

На прощание он желает им спокойной ночи, и по тому, как солдаты особенно горячо пожимают ему руку, Игнатьев чувствует и понимает, что его усилия дали хорошие всходы. Довольный достигнутыми им результатами, он вскоре засыпает сном честно потрудившегося человека.

Ход со двора выводил к овину, за которым лежал пустынный огород, а дальше начиналось поле. Утром Игнатьев оделся и пошел гумнами к огневым точкам. Вдруг он остановился, увидев ползущего на четвереньках к овину бомбардира Удода. Там копошились куры. Стало ясно, куда солдат держит путь. Хозяйка недавно уже жаловалась на Удода. Спрятавшись за дощатой стеной строения, Игнатьев заметил сидящих невдалеке Шлыкова и Кавуна. Оба вдохновляли своего друга на «подвиг». Удод подобрался к птицам и бросил горсточку зерна. Те доверчиво кинулись на угощение, Удод присел, продолжая подбрасывать корм все ближе и ближе к себе. Птицы клевали зерна, не спуская глаз с искусителя: клевали и отступали, клевали и бочком пятились назад. Однако две курицы оказались забывчивее других, и Удод словил их. Ловко зажав между колен одну курицу, он поспешно открутил голову другой и отбросил ее на землю позади себя. Хотел, было, поступить таким же образом со второй курицей, но неожиданно встретился с возмущенным взглядом подошедшего Игнатьева. Удод широко, простовато улыбнулся прапорщику, зачем-то погладил по спине перепуганную курицу, ласково приговаривая:

— Курочка рябенькая, красивая, хорошенькая, цып-цып-цыпочка, иди, иди погуляй, милая, — и отпустил ее. Потом стремглав вскочил на ноги молодцевато отчеканил:

— Здравия желаю, ваше благородие!

— Здравствуйте лейб-гвардии рядовой Удод, — ответил Игнатьев, пронизывая его глазами.

Шлыков и Кавун моментально исчезли. Удод старался заслонить собой обезглавленную птицу, но не сумел. Прапорщик увидел последнее конвульсивное движение умерщвленной курицы. Он приблизился к солдату почти вплотную. Взгляды их снова встретились. Удод часто-часто замигал.

— Вы очень нежно ласкали курицу, Удод, вы ее любите?

— Так точно, отчего ж не любить, птица мирная.

— Поэтому вы мирной птице голову оторвали?

— Никак нет.

— С этой курицей вы разделались?

— Мм-м... Так точно!

— Запутались, Удод. Деньги у вас есть?

— Есть вашбродие, пятиалтынный.

— Мало.

Удод ломал голову: «На что ему деньги? Неужто взятку хочет?» Игнатьев засунул руку в карман, достал три рубля, протянул их солдату и сказал:

— Возьмите, оплатите убыток, который вы причинили хозяйке, и впредь не поступайте так.

Удод растерянно кивнул головой, держа руку под козырек. Он сгорал от стыда и ни за что не хотел принять денег.

— Возьмите, говорю, и передайте вдове. Об исполнении доложите мне! — приказал прапорщик.

— Есть доложить, вашбродие! — выпалил солдат, а сам стыдливо отвел в сторону большие глаза, не зная, как бы ему побыстрее избавиться от этого необычного офицера.

Взяв деньги и подняв по требованию прапорщика курицу, он чеканным шагом направился к дому хозяйки. Игнатьев глянул на его пылающие красные уши и улыбнулся.

Игнатьев заторопился к огневым точкам, опасаясь как бы в такую погоду не появились опять вражеские самолеты. Гвардейцы тоже учли изменившуюся обстановку и привели орудия в боевую готовность. Игнатьев подошел к прибору и быстро заменил старую дугообразную шкалу новой, с более дробным делением. Усовершенствования он вносил все время, однако пока не добился ощутимых результатов.

В штабе бригады, где суждения о новом прицеле выводились из донесений Рощина, заколебались. Поддерживая изобретение вначале, Рощин рассчитывал, что быстрый успех оптического прицела и ему, командиру дивизиона, принесет славу. Неудачи же с испытанием прибора вызвали у Рощина раздражение. Штабс-капитан всячески третировал Игнатьева, говорил, что он только мешает нормальному ведению стрельбы, что пора убрать его игрушку, а самого заставить заняться чем-нибудь более полезным. Возросшую меткость огня Рощин объяснял накоплением опыта у зенитчиков. Дмитриев, напротив, утверждал, что гвардейцы стали стрелять метче благодаря новому прицелу. Бесспорным оставалось одно: прибор автоматически определял угол прицела и с помощью данных наблюдательного пункта — высоту полета аэроплана. Это давало большой выигрыш во времени. Командир бригады выслушал обоих офицеров и приказал продолжать опыты.

Не успел Игнатьев заменить шкалу прибора, как подошел Дмитриев. Поздоровавшись, он передал сообщение разведки, что в некоторых районах фронта летают вражеские аэропланы. Около двух часов дня самолеты показались и в районе Марково.

Они летали попарно, каждые три пары составляли немецкую авиационную роту. Дмитриев напряженно наблюдал в бинокль.

— По места-ам, к бою! — громко скомандовал он.

Игнатьев направил визирную трубку на головной самолет. В полутора верстах стоял наблюдатель с визирным угломером. Он измерил угол, образуемый зрительными линиями и передал по телефону Дмитриеву размер угла. Точно так же измерил угол и Игнатьев и с помощью двух полученных углов построил треугольник, на вершине которого находился самолет. Он воспроизвел треугольник в маленьких размерах на приборе, который на соответствующих шкалах автоматически показал высоту и дальность самолета, на другой шкале была показана траектория полета снаряда, на третьей — упреждение. Все это заняло двадцать секунд. Получив данные, Дмитриев назвал их прицел бомбардирам. Орудия быстро навели. «Огонь!», — скомандовал Дмитриев, взмахнув рукой.

Орудия откликнулись залпом. В небе вспыхнули три разрыва. Четыре выстрела и три разрыва! Почему? Самолет, следующий за головным, отделился, развернулся и взял курс на запад. Вскоре все заметили, что он неотвратимо снижается. Ни длинного хвоста черного дыма, ни пламени не было видно. Самолет бесшумно скользил к земле. Артиллеристы следили за ним, задрав головы, лица их светлели с каждой секундой, а когда не осталось больше сомнения, они подняли крик:

— Ура-а! Наша взяла!

— Красиво, братцы, с первого залпа попали!

— Похристосовался немец, каюк ему!

— Коней, скорей коней! — приказал Дмитриев.

Он и Игнатьев вскочили на неоседланных лошадей и пустили их карьером. Вслед за ними выехали на конях офицеры и других батарей. Игнатьева догоняли их громкие крики, поздравления.