Ваграм Апресян - Время не ждёт

Руководители этого учреждения одобрили план изобретателя, но предупредили, что их интересуют только резцы по металлу. Это условие несколько огорчило Александра Михайловича, наметившего план создания разнообразнейших многослойных инструментов. Однако, суживая до крайности ассортимент пробных изделий лаборатории, Главметалл беспредельно расширял поле испытаний, обещав привлечь к участию в них сотни заводов. Да и самому изобретателю целесообразнее было на первых порах сосредоточить внимание на одном виде инструмента.

Взвесив все плюсы и минусы, Игнатьев подписал договор с Главметаллом и спустя некоторое время выехал в Берлин.

Грохот воздушной железной дороги, трескотня мотокаров, доставляющих товары на дом, многоголосый говор репродукторов, пятиэтажные рекламы кинострастей, витаминов, цилиндров, галстуков, шляп, фотоаппаратов, крики газетчиков и тот педантический порядок, который все же царил в этом «хаосе», вызвал у Игнатьева странное ощущение, подобное тому, какое обычно испытывает гость у лицемерно вежливых, но холодных хозяев. Слишком размеренная, расчетливая жизнь Берлина представляла интерес для наблюдательного ума, но не задевала, как говорят, струн сердца. К Финляндии Игнатьев привык с детства и там заграничное, чуждое, не так резко бросалось в глаза, как в Берлине. Поэтому, очевидно, переступив порог торгпредства, Игнатьев слегка заволновался. Свое! Он вспомнил, как вместе с Сагредо искал русский уголок в Европе и как они тогда поехали к Горькому на остров Капри. Кстати, первым русским человеком, которого он встретил в тот день на Капри, была жена Горького — Мария Федоровна Андреева. И сейчас, по удивительному совпадению, Игнатьев должен был встретить именно ее и ей первой доложить о своем прибытии.

Торгпредство СССР помещалось на Деренбургштрассе в тяжеловесном скучном доме, каких немало в Берлине. Перекидной лифт с пассажирами в люльках непрерывно сновал. В советском учреждении была напряженная деловая обстановка. Войдя в одну из люлек лифта, Александр Михайлович поднялся на четвертый этаж, прошел несколько дверей и попал в маленький русский уголок. В кабинете Марии Федоровны, занимавшейся вопросами торговли с Германией товарами художественной промышленности СССР, Игнатьев увидел на поставцах и за их стеклянными дверцами самобытные изделия русских мастеров, которые он любил с детства. Здесь были образцы палехских шкатулок, коробок, каслинское художественное литье, фигурки из уральских самоцветов, кубанские вышивки, резьба по кости работы мастеров севера и многое-многое другое.

Мария Федоровна с радостью встретила старого друга и усадила его в кресло. Она одобрила решение Александра Михайловича работать консультантом Металлоимпорта, выразила готовность помогать ему во всем. О его изобретениях ей много рассказывал прежде Алексей Максимович, поэтому Мария Федоровна, не расспрашивая о них подробно, поторопила его со взятием патента. Медлить с этим делом, по ее мнению, было нельзя, ибо при опытах в лаборатории агенты какой либо фирмы могут выкрасть изобретение и обвинить впоследствии самого же Игнатьева в краже.

Изобретатель поблагодарил Марию Федоровну за внимание и добрый совет. Затем Мария Федоровна заговорила об общих знакомых.

...Начались хлопоты по организации лаборатории и одновременно по оформлению патента. Игнатьев зашел в германский патентамт и вручил чиновникам чертежи многослойных инструментов, изложение сущности теории износа лезвия и его самозатачивания, а также формулировку патента. Все эти документы являлись несколько измененными копиями взятого уже советского патента номер 14451. Основная идея Игнатьева была ясна немцам, и они спорить с ним не стали. Но они отказались выдать ему патент, требуя от него подтверждения теории самозатачивания на деле. Игнатьев согласился.

Патентамт назначил экспертную комиссию из пяти видных специалистов. Местом испытаний была избрана лаборатория высшей технической школы в Далеме. Изготовив с помощью инженера Карского несколько многослойных пластинок, Игнатьев поехал в Далем. Эксперты встретили изобретателя в обширной мастерской лаборатории, где для испытания имелось всевозможное оборудование. Кроме экспертов, в мастерской собралось еще около полусотни розовощеких пожилых профессоров, инженеров, долговязых студентов. Игнатьев заявил членам комиссии, что эффект самозаострения может быть достигнут быстрейшим образом под струей песка. Если господа эксперты не возражают, то он предлагает именно этот способ испытаний. Эксперты согласились и вместе с присутствующими обступили изобретателя тесным полукругом, надевая на глаза предохранительные очки. «Ну, ну, посмотрим, что выдумал этот фантазер из России», — говорили их насмешливые, недоброжелательные взгляды. Сквозь резкое змеиное шипение шланга пескоструйки Игнатьев улавливал слова острот в свой адрес. Лишь немногие относились к делу с должной корректностью, а члены комиссии, особенно инженер Риман от фирмы «Сименс», были с русским гостем предупредительны до угодливости, изысканно вежливы до тошноты.

Председатель экспертной комиссии, лысый, дородный немец, подал изобретателю знак начать опыт. Голос его, басистый, торжественный, подействовал на остряков, и они притихли. Пятьдесят пар глаз впились в Игнатьева. В глубине темных жестяных оправ очков мерцали огоньки, напоминающие блеск глаз хищников, готовых наброситься на жертву, как только та сделает неосторожное движение. Один из инженеров заметил, что миллионы песчинок, вылетающих из шланга под большим давлением, с одинаковой быстротой «съедят» и твердые и мягкие слои лезвия и никакого самозаострения не получится. Изобретатель поднял наконечник шланга пескоструйки, похожий на маленький брандспойт. Рука его слегка вздрогнула. А вдруг инженер говорит правду? Ведь Игнатьев, спеша в Далем, не успел проверить действие струи песка на многослойное лезвие. Предложил же он этот способ испытания, нерушимо веря в торжество своей теории. Теперь он вдруг заколебался, впервые почувствовал тяжесть моральной ответственности, которая падет на него в случае провала... Нет, он не может, не должен, не имеет права допустить этого. Не может, ибо провал приведет к отказу в выдаче патента — это еще пустяки — и вызовет насмешки, злорадное улюлюканье буржуазной прессы по поводу «невежественного эксперимента русского большевика». Но и это не так страшно. Для него была важнее, превыше всего честь русской, советской науки, за которую он должен постоять и заставить этих университетских «жрецов» уважать ее.

Притихший, было, шланг снова зашипел, вздрогнул, выпрямился от увеличенного давления воздуха. Игнатьев направил наконечник шланга на ребро стальной пластинки. Бешеная желтая струя песка ударялась о металл, «бомбардируя» его поверхность бесчисленными тысячами кварцевых песчинок. Через три минуты на ровной грани пластинки образовалась заметная впадина. Игнатьев сложил и зажал в руке шланг, приглушив шум, затем сказал экспертам;