Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая

Друзья уселись за чай.

— Агния мне говорила о какой-то Нине Дробышевой, ты ее знаешь? — спросил Андрей.

— Встречал раза два, — ответил тот. — Она убежденная марксистка. Не советую тебе вступать с ней в спор, — улыбнулся Виктор, — разнесет в пух и прах.

— Посмотрим. Может быть, общее в споре что-нибудь найду.

— Сомневаюсь, — заметил Виктор. — Компромиссов она не признает.

Андрей пожал плечами и, помолчав, спросил Виктора:

— Агния мне говорила, что в Марамыш прибыли еще трое политических ссыльных. Кто они?

— Не совсем точно. Двое административно высланные на год. Третий ссыльный — по решению суда. Его фамилия Русаков Григорий Иванович, по профессии слесарь. Как человек и собеседник очень интересен. Я тебя как-нибудь познакомлю с ним, между прочим, он имеет большое влияние на Нину Дробышеву. Если она неплохо теорию знает, то у Русакова сочетается теория марксизма с революционной практикой. Остальные двое меньшевики. Фамилия первого — Кукарский, это типичнейший экономист. Второй — Иван Устюгов. Взгляды последнего на политическое переустройство страны весьма оригинальные, — усмехнулся Виктор.

Андрей напомнил Виктору о пикнике.

— Буду обязательно, — пожимая руку Фирсова, ответил тот. — Передай Агнии Никитичне привет.

Андрей вышел от Словцова поздно. Город спал. Повернув на одну из улиц, он заметил фигуру человека, который неслышно шел за ним, прижимаясь к деревянным заборам домов.

«Шпик», — подумал Фирсов и прибавил шагу.

«Однако этот тип не отстает. Проучить разве?» Повернув круто обратно, он направился к незнакомцу. Тот притворился пьяным и, шатаясь, прислонился к забору.

Чиркнув спичкой, Андрей посмотрел ему в лицо. Перед ним стоял Феофан Чижиков — отставной коллежский регистратор.

— Ты что, заблудился, милейший? — спросил его насмешливо Андрей.

Феофан заморгал красноватыми глазами и съежился, точно от удара.

— Три рубля, и я ничего не видел и ничего не знаю, — заискивающим голосом произнес он и протянул руку. Встряхнув за шиворот Чижикова, Фирсов с презрением сказал:

— Тварь продажная. Марш, чтоб духу твоего не было!

Место для пикника было выбрано за Лысой горой, в трех километрах от города.

Это была небольшая возвышенность, покрытая густым лесом, который спускался вниз с восточного склона, круто обрываясь над рекой. Северная сторона ее переходила постепенно в широкую равнину, по которой на десятки километров протянулась таежная глухомань. С вершины открывался чудесный вид на городок, утонувший в зелени деревьев. Справа виднелись небольшие квадратные полоски полей. Стоял теплый августовский день.

В доме Фирсова заканчивались последние приготовления к празднеству Городская стряпуха Лукьяновна, укладывая в корзины румяные булочки, пончики и ватрушки, говорила стоявшему перед ней работнику:

— Ты, Прокопий, вези осторожно, от ухабов отворачивай, а то все перемнешь.

— В сохранности доставлю, Лукьяновна. Што, я не понимаю.

Нагрузив телегу, Прокопий двинулся в путь. Через час он уже суетился на опушке леса, раскладывая содержимое ящиков и корзин.

Вскоре со стороны дороги послышалась песня:

Впереди большой группы молодых людей в студенческом кителе нараспашку шел Виктор Словцов. Дирижируя, он пел:

Глаза Виктора сверкали, на щеках выступил румянец. Виктор поднялся на поляну и взмахнул рукой. Песня смолкла.

— Нашей дорогой хозяйке в день именин — ура! — раздался чей-то голос.

Молодежь дружно подхватила, и эхо, пролетев над обрывом, замерло в лесу.

Агния подняла глаза от букета полевых цветов, преподнесенных ей Штейером, и взволнованно сказала:

— Спасибо, господа!

Андрей с Ниной Дробышевой отстали от компании и не торопясь поднимались в гору.

Дробышеву нельзя было назвать красавицей. Но немного продолговатое лицо с чуть раскосыми глазами было приятно, в особенности когда она смеялась, обнажая ряд ровных зубов.

— Я так рада, что познакомилась с вами, — говорила она Андрею. — После Одессы Марамыш кажется мне тихой пристанью, но и здесь чувствуется дыхание страны. Я уверена, что живая, прогрессивная мысль найдет и в Марамыше, свой отклик. Скоро, скоро наступит весна. Так будем же ее вестниками! — горячо произнесла она.

— Да, хочется жить и бороться! Хочется отдать все свои силы, все свои знания народу, — досказал ее мысли Андрей.

Дробышева в раздумье, медленно начала обрывать лепестки. Она посмотрела на Андрея и спросила:

— Вы любите Горького? — и, не дожидаясь ответа, продекламировала: — «Это смелый Буревестник гордо реет между молний, над ревущим гневно морем, то кричит пророк победы: «Пусть сильнее грянет буря!» Пусть сильнее грянет буря! — страстно повторила она. — Однако мы отстали, поторопимся, — с оттенком извинения в голосе сказала она.

Они ускорили шаг. Нина продолжала:

— На днях я постараюсь познакомить вас с участником майской забастовки в городе Николаеве, политическим ссыльным Григорием Ивановичем Русаковым. Он очень интересный собеседник. Если бы вы знали, какая огромная внутренняя сила кроется в этом простом человеке, какая глубокая убежденность в правоте идей коммунизма!

— Вот мы и дошли. Слышите? — спросил Андрей.

На поляне звучала песня:

На опушке леса пылал яркий костер. Дым, сползая с обрыва, тонкой пеленой висел над рекой, расплывался в наступившей полумгле. Над бором тихо плыли звуки церковного колокола. Прислушиваясь к его медному гулу, Андрей запел:

Рядом с ним сидела Нина Дробышева. Она, казалось, вся отдалась песне. Пламя костра освещало ее невысокую тонкую фигуру.

Недалеко от костра полупьяный семинарист Пучков спорил с гимназистом Воскобойниковым.

— Я тебе говорю, что платонической любви не существует.

— Ты не понимаешь этого чувства, — упорствовал Воскобойников. — Платоническая любовь — это высший идеал любви.

— Глупость, — обрезал семинарист.

— А по-твоему, что такое любовь?

— Самое обыкновенное физиологическое чувство с примесью «охов» и «ахов», ведущих в конечном итоге к венцу.

— Это пошло и прозаично.

Гимназист поднялся на ноги и продекламировал:

— Чепуха! — махнул рукой семинарист.

— Полегче! — сердито заговорил Воскобойников.