Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая

— На колени!

Двор был широкий и весь выложен камнем. Молодые от самых ворот до отцовского крыльца ползли на коленях к грозному старику. Держа на руках новорожденного Андрейку, Василиса ползла с трудом. Мешала длинная юбка, и, подправляя ее на ходу, она со страхом приближалась к отцу. Никишка, сунув стеженый картуз подмышку и опустив хитрые глаза в землю, успевал оглядывать вершининские амбары и навесы, под которыми стояли крашеные брички и ходки. «Хорошо живет старый чорт, не пополз бы, да, может, благословит что-нибудь на приданое. Да и на «зубок» Андрейке даст». Со старинной иконой вышла мать Василисы. Когда молодая пара приблизилась к крыльцу, Вершинин, не торопясь, сошел со ступенек и огрел Никишку плетью. Маляр поежился от удара и, уставив на старика плутоватые глаза, произнес:

— Простите, тятенька.

Второй удар плети пришелся по спине Василисы; чуть не выронив сына из рук, она залилась искренними слезами:

— Прости, родимый батюшка!

Вершинин отбросил плеть и, подняв дочь на ноги, сказал с суровой лаской:

— Бог простит. Поднимайся, — кивнул он все еще стоявшему на коленях маляру. Никишка вскочил на ноги и, ударив себя в грудь, преданно посмотрел на богатого тестя:

— Богоданный тятенька! В жисть не забуду вашей милости.

— Ладно, ладно, не мети хвостом.

Благословив дочь и зятя иконой, старики вместе с молодыми вошли в дом.

Вечером подвыпивший Вершинин говорил Никишке:

— Вот что, зятек, болтаться тебе в Челябе по малярному делу нечего. Толку от этого мало, да и нам, старикам, иметь такого зятя срамно. Думаю определить тебя к хлебной торговле. Есть у меня тысяч пять хлебушка. И начинай помаленьку. Дом и амбары я тебе уже приглядел. Съезжу ужо сам, поговорю с Феклой Алексеевной Пережогиной. Двоюродной сестрой она мне приходится.

Через неделю Никишка катил в Челябинск на ямщицкой тройке. Василиса с сыном осталась у стариков.

Приехав в город, маляр на радостях закутил и, расхваставшись перед прасолами о своем будущем богатстве, был выброшен ими из харчевни, как брехун. Случай в бору помог Никишке. К капиталу тестя он приложил богатство Косульбая и умело повел хлебную торговлю. Но чем больше Никита богател, тем сильнее была тяга к наживе.

В один из летних дней из ворот старого полуразвалившегося дома, стоявшего в центре торговой слободы, где обычно был хлебный базар, вышла, опираясь на клюшку, древняя старушонка, закутанная, несмотря на жару, в полинялую кашемировую шаль, порыжелое старомодное пальто, воротник которого хранил еще следы бархата. Выйдя на улицу, старуха повертела трясущейся головой по сторонам и прошамкала стоявшему рядом с ней мужчине:

— Веди, Никитушка, к нотариусу, сроду у него не была, а вот на старости пришлось.

— Сходим помаленьку, — ястребиные глаза ее спутника окинули безлюдную улицу. Взяв старушонку под руку, Никита Фирсов не спеша зашагал в конторе нотариуса.

Вечером городок облетела новость. Фекла Алексеевна Пережогина, дом и амбары которой стояли на базарной площади, продала все свое недвижимое имущество челябинскому мещанину Никите Фирсову на условиях, от которых ахнули даже такие прожженные плуты, как мельник Степан Широков и бойкий краснорядец Петр Иванович Кочетков.

— Ведь ты подумай, кум, — сокрушался мельник, — как ловко обвел старуху этот самый Фирсов. А? В купчей у них сказано, что обязуется прокормить Феклу до самой ее смерти и похоронить, а жить-то старой карге, прости господи, осталось без году неделя. А? Можно сказать, из-под самого носа кусок выхватил. Да ведь я еще лонись этой самой кикиморе четыре тысячи за одно только место давал. Думал, снесу дом, поставлю новый. А тут на тебе, — Широков развел руками. — Остались при пиковом антиресе.

— Тут, видишь, какое дело, — заговорил проныра Кочетков. — Слышал я, что Фекла Алексеевна приходится двоюродной сестрой старику Вершинину, тобольскому кержаку. А этот самый Никита Фирсов его зять. Стало быть, дело тут семейное, — вздохнул Петр Иванович.

Вскоре новое событие всколыхнуло Марамыш.

Никита Фирсов на месте старой пережогинской развалины построил двухэтажный дом, каменную кладовую и амбары. Говорили, что тут не обошлось без денег богатого капельского мельника и коннозаводчика Иваницкого, который давно зарился прибрать к рукам хлебный рынок Марамыша. Хлеботорговцы стали косо поглядывать на нового жителя.

И вот однажды, когда были убраны леса с фирсовского дома, в субботу рано утром Никита Фирсов вышел на хлебный базар. Солнце только что выглянуло из-за ближнего бора, осветило базарную площадь, длинный ряд возов, приехавших крестьян.

Первым заметил нового покупателя отставной унтер-офицер Филат Скачков, на обязанности которого было следить за порядком на рынке. Филат сидел по обыкновению на крылечке мельниковского дома. По неписаному среди хлеботорговцев закону первым открывал хлебный рынок Степан Широков. Он и назначал цену на зерно. Попробуй пикни кто из конкурентов, — задавит, по миру пустит, и мужикам не сдобровать.

Посасывая трубку, унтер, как сытый кот, потягивался на ступеньках крыльца, зорко поглядывая на молчаливых мужиков, понуро сидевших на возах. Думы их были тревожные.

— Прибавят купцы или не прибавят? — гадали хлеборобы, поглядывая на широковский дом. — Староста с налогами покою не дает. Лавочнику платить надо, что с зимы забрано. Не житье, а чистая му́ка.

— Вот ведь не выходит, — говорит сутулый невысокий крестьянин, — чаевничает с приятелями, а тут жди. Время-то какое, на пашне бы надо быть.

— Почем? — прервал речь крестьянина вопрос незнакомого человека, который, запустив руку в пшеницу, разглядывал ее крупные зерна.

— Сорок копеек, — неуверенно ответил мужик.

— Сыровата. Даю без двух. Степан больше тридцати пяти не даст, — говорит купец, отрывая листок из своей книжки. — Вези вон к тому дому, — показал он на новый дом Фирсова.

Обрадованный крестьянин взялся за вожжи.

— Продал? — спросили его с соседнего воза.

— По тридцать восемь за пуд, — направляя коня на дорогу, ответил тот. Вскоре длинный ряд подвод потянулся к каменной кладовой Никиты Фирсова.

Скрип телег, оживленные голоса мужиков вывели унтера из состояния полудремоты. Он вскочил на ноги, поспешно спустился со ступенек крыльца. Увидев нарушителя базарных порядков, твердым солдатским шагом направился к нему.

— По какому праву?! — спросил он, грозно хмуря седые брови.

Незнакомый человек, выписав мужику бумажку, медленно повернулся к унтеру.

— Отойди, служивый. А Степану скажи, — голос незнакомца стал жестким, — на хлебном базаре Никита Фирсов объявился.

Вскоре хлеботорговцы почуяли в Никите хитрого и опасного врага.