Николай Глебов - В предгорьях Урала. Книга первая

С любовью шлю низкий поклон твоему супругу Евграфу Лупановичу. Еще шлю я с любовью низкий поклон родной сестрице Прасковье Елизаровне с мужем и детками. Еще кланяюсь твоему свекру Лупану Моисеевичу с супругой Авдотьей Назаровной. Еще велел передать тебе привет Федот Поликарпович. Служит он в Балтийском флоте и плавает недалеко от нас.

Посылаю тебе карточку, снялся с Осипом вместе.

Остаюсь жив-здоров, твой братец Епифан Елизарович Батурин».

Устинья аккуратно сложила листок вчетверо и положила под скатерть. Подошла к большому, окованному разноцветной жестью сундуку, повернула замок со звоном и вынула фотографию.

«Вот он, братец Епиха. Не узнать. Бравый да красивый такой, солдатская фуражка одета набекрень. Глядит сурово. Руки по швам. Голову держит прямо. На погонах лычка. Евграф говорит, что Епиха получил звание ефрейтора. Рядом попрежнему хмурый Осип. Только скулы резче выступают. Эх, Оська, Оська, разошлись, видно, наши пути-дороженьки». — Вздохнув, Устинья положила карточку в сундук.

Евграф приехал из Уйской около полуночи. Устинья зажгла лампу, поставила на стол крынку молока, стаканы и хлеб. Муж к еде не притронулся.

— Собирай завтра с утра на царскую службу. Приказ от наказного атамана есть, — сказал он жене.

Дня через три Евграф Истомин, простившись с женой и стариками, выехал с такими же, как и он, второразрядниками в Троицк.

Поплакала Устинья по мужу и дня через два после его отъезда стала собираться со старым Лупаном на дальний покос. Уложив на телегу литовки, грабли, вилы и захватив с собой пришлого бобыля — кривого Ераску, она выехала до восхода солнца.

Над Тоболом висел легкий туман. Проехав мост, Лупан свернул влево к березовому колку. От него начинались покосы зверинских казаков, они почти вплотную подходили к деревенской поскотине Донки. Деревушка была маленькая, дворов на сорок. Мужики арендовали пашни и покосы у богатых казаков. Кривой Ераско, изба которого стояла на отлете, жил в Донках. Несмотря на горькую нужду, это был неунывающий мужичонка, с реденькой мочальною бородкой, небольшого роста, балагур и мастер играть на балалайке. Все его имущество состояло из ветхой, с провалившейся крышей, избушки, старого заплатанного армяка, больших бахил, заработанных у богатого казака, старовера Силы Ведерникова, и заклеенной во многих местах варом самодельной балалайки — «услады», на которой он играл зимой «на вечерках». Собравшись на покос к Лупану, он по обыкновению прихватил ее с собой. Правда, Лупан всю дорогу косился на завернутую в старый мешок ераскину «усладу», которая лежала вместе с граблями, но поденщику ничего не сказал.

Над степью поднималось солнце. Пахло полынкой, медоносами и тем особенно густым запахом разнотравия, который бывает только в степях Южного Предуралья. Пели жаворонки. Недалеко от дороги, поднявшись из густой травы, тяжело размахивая крыльями, пролетела дрофа и спряталась в ковыле.

Лупан завертелся на телеге, разыскивая ружье. Оно лежало под ераскиной «усладой». Пока он его доставал, птица поднялась и скрылась за кустами тальника.

Старый казак с досады ругнул поденщика:

— Чем с балалайкой трястись, лучше бы дробовик завел, гляди, какого дудака упустили. Обед был бы.

Беззаботный Ераско ухмыльнулся.

— Ну, какая беда. Был дудак, да улетел так, — размотав мешок с «усладой», он подвинтил колки и ударил но струнам:

запел он скороговоркой.

Устинья улыбнулась.

— Ну лешак тя возьми, мастер ты играть, — повернулся к нему Лупан.

— А я и ваши казачьи песни знаю.

— Ну-ко, сыграй, — Лупан пустил коня шагом.

Настроив балалайку, Ераско прокашлялся, и в свежем утреннем воздухе над степью зазвучала старинная казачья песня:

Протяжная, ноющая песня понеслась над луговиной и замерла в береговых камышах Тобола.

Косари подъехали к старому шалашу, когда солнце было уже высоко. Ераско стал выпрягать лошадь, Лупан пошел смотреть старые отметины. Устинья вымела из шалаша прошлогоднюю траву и стала готовить обед. Свекор вернулся хмурый. Часть покоса, который примыкал к реке, выкосили работники Силы Ведерникова.

«Мало ему своего покоса, так на чужой позарился», — подумал Лупан про богатого станичника и, усевшись недалеко от шалаша, стал отбивать литовки.

Начали косить. Первый прокос прошел Лупан. За ним махал литовкой Ераско. Следом шла Устинья. На пятом заходе старый казак стал отставать. Уморился и слабосильный Ераско. Одна лишь Устинья не чувствовала усталости и нажимала на тщедушного балалаечника.

— Наддай, Герасим, а то пятки срежу, — кричала она ему задорно. Тот пугливо озирался на жвыкающую за его спиной литовку Устиньи.

Когда солнце спряталось за Тоболом, все трое вернулись к шалашу. Поужинав, Ераско взял свою «усладу» и подвинулся к огню. Устинья, собрав посуду, подбросила хворосту и, глядя, как тают искры костра, задумалась.

Лупан, свернув по-казахски ноги, чинил при свете костра шлею.

Ераско бренчал на балалайке.

— Ты лучше сыграй нашу, казачью, чем разводить трень-брень, — ковыряя шилом, сказал Лупан.

— Можно, — охотно согласился музыкант. — Я, Лупан Моисеевич, не только казачьи, но и татарские и хохлацкие песни знаю, — похвалился он. — Какую тебе?

— Давай про «Разлив», — кивнул головой старик.

Заскорузлые пальцы Ераски забегали по тонкому грифу балалайки. Перебирая струны, он протяжно затянул:

В черном бархатном небе, как далекие огни, мерцали звезды. Песня умолкла. Косари стали укладываться на отдых.

У потухшего костра, подложив под себя армяки, спали Лупан и Ераско. В шалаше, на мягкой траве, закинув руки под голову, лежала Устинья. Ее думы были возле Евграфа. Где он теперь? Наверное, угнали на фронт. Может быть, встретит там Епиху с Оськой. Глаза женщины смыкались. Через щель шалаша блеснула и погасла звездочка. Устинья повернулась на бок и уснула.

В первый же год войны Никита Захарович с помощью Бекмурзы завладел мясным рынком Зауральска.

На фасаде его большого двухэтажного дома красовалась вывеска: «Торговый дом — Фирсов, сыновья и К°». В числе компаньонов был Бекмурза Яманбаев, хозяин лучших пастбищ Тургайской степи. Тысячные гурты скота шли к железнодорожным станциям и отправлялись в Москву, Петроград и на фронт. Прибрав к рукам заимки и леса Дарьи Видинеевой, Никита подумывал захватить и мощный мясопромышленный комбинат датчан в Зауральске.