Сергей Крутилин - Грехи наши тяжкие

Но грусть эта была мимолетной: Тихон Иванович тут же увидел Егоровну, идущую по мостовой с сумкой, и обрадовался: значит, жена послушалась его — купила подарок Долгачевой.

Когда Долгачева была председателем колхоза, она стремилась к тому, чтобы все у нее заведено было, как у отца. Она вставала чуть свет и приходила на ферму. Видя, что дело у доярок идет своим чередом, она уходила в лес, который начинался тут же, за поскотиной.

Молодая трава только-только пробивалась сквозь прошлогоднюю листву, которая пылила под ногами. Еще под берегами цвели козелики, и думалось о всякой чепухе: о том, как сложится ее жизнь да будет ли у нее друг, попутчик, — одним словом, как говорят бабы, суженый.

И вот можно сказать, что жизнь ее уже сложилась. У нее интересная работа. «Есть и суженый», — подумала она о Тобольцеве.

А вот наступление весны будоражит ее по-прежнему. Может, наступление весны, а может, и другое: вчера пришла газета с ее статьей и все звонили, поздравляли.

Сидеть в кабинете в такой день не хотелось, и, как только объявился Слава, она позвонила домой, сказала Лене, чтоб та не ждала ее к обеду, и поехала в самый дальний колхоз, к Юртайкиной.

Дорога была хорошая, солнце слепило глаза, и Долгачева, смежив веки, думала о статье. Екатерина Алексеевна считала, что она имеет полное право сказать то, что она сказала. У нее есть что сказать. Пусть в дискуссионном порядке, но спорить с ней не так-то легко.

Юртайкиной в правлении не оказалось. Да и какой председатель усидит на месте в такое время?

Благообразный дед, из старых бухгалтеров, стороживший в правлении, узнав Долгачеву, стал объяснять ей, как найти Надежду Михайловну.

— Вы свернете с шоссе не на горе, а внизу, — объяснял дед. — Где повертка на МТФ. Только держитесь левой руки. Левой! Там бабы окучивают картошку, и Юртайкина с ними.

Пока дед с излишними подробностями объяснял, как проехать, Долгачева стояла на крыльце правления, оглядывая село. Ей бросилась в глаза неустроенность, запущенность Волковского.

Волковское было старинное барское село — с церковью, с помещичьим домом, с садом, от которого не осталось и следа. Церквушка без креста долгое время служила складом, но совсем развалилась. Высокая паперть обрушилась; крыша поросла мохом, прохудилась; купола скособочились. Напротив церквушки чернели лишь столбы навеса да краснели комбайны. Вся площадь перед церковью была исполосована гусеницами тракторов и колесами самосвалов.

Вот все, что осталось от старинного русского села, если не считать десятка три черных изб, которые прилепились на склоне оврага, под развесистыми липами.

Старое село обветшали, оскудело мужиками. Кто в город подался, кто в МТС устроился — так колхозники и разбежались. Но и те, кто остался в селе, дети солдат, не хотели жить в старых избах. И тогда старик Копырин, ходивший тут в председателях, надумал перестроить село. Потихоньку, полегоньку положил водопровод, колонки вдоль улицы понаставил. Заложил новый поселок, но построить его не успел. Только и успел возвести два дома у самой дороги — двухэтажные, неуклюжие, со множеством окон. Они стоят одиноко посреди пустыря. Председатель думал заселить эти дома молодежью, теми, кто вернется в колхоз, отслужив срок в армии. Но таких год от года становилось все меньше и меньше. И тогда председатель повернул по-иному — стал поселять в двухэтажки механизаторов и специалистов.

В свое время в этом доме поселилась молодой агроном Надежда Юртайкина. Тогда она только что окончила Тимирязевку, и ей было все равно, где жить. В двухэтажке даже лучше, чем на частной квартире: комнату не надо было топить — она отапливалась от котельной. К молодой агрономше прибился бригадир механизаторов — кудлатый парень с большими руками. У него была семья, дети. Он года два кружил Юртайкиной голову. Надежда Михайловна любила его, родила от него. А он все бросил, завербовался куда-то на нефть, в Тюмень, и осталась Юртайкина матерью-одиночкой, и осталась жить в двухэтажке, и живет в ней поныне. А девочка ходит уже в третий класс.

«С девочкой — как у меня», — думала Долгачева.

День был солнечный, по-летнему жаркий. Ветер раскачивал зеленые побеги ветел. Грачи — белоклювые, с черными лоснящимися боками — шарахались в сторону от машины.

Заприметив на обочине мотоцикл Юртайкиной, Долгачева велела шоферу остановиться. К картофельному полю можно было бы и проехать. Но Екатерина Алексеевна не хотела на глазах баб вылезать из «газика». Однако, пожалуй, не это самое главное. Главное — ей доставляло удовольствие пройти по полю пешком, видеть, как всходит картофель, хороша ли земля.

Долгачева, по старой председательской привычке, была тепло одета. Она всегда одевалась так, когда отправлялась в хозяйства. На ней была кофта и боты. Любой ветер ее не продует, и всюду, куда надо было, — на ферму, в поле — она шла запросто. Теперь она шла по неровному, кочковатому полю, высматривая Юртайкину среди баб, окучивающих картофель. Но Надежды Михайловны не видать было. Женщины в ярких, низко повязанных косынках лениво стучали мотыгами, окучивая картофель.

«Неужели и Надежда Михайловна с ними?» — подумала Долгачева. Это было не похоже на Юртайкину. Екатерине Алексеевне вспомнилось, как она сама, бывало, помогала колхозникам. После войны в деревне остались одни бабы. Луга косить или сено ворошить — куда ни шло. А скирды класть некому.

Было в колхозе десять деревень. И на эти десять деревень — один дед Еремей: пляшет он, бывало, на стогу-то, а Катя, председательница, ему кричит: «Дед Еремей! Я — к тебе!» Да за грабильник ухватится и к деду на стог. Бабы шутят: «Катька, смотри Еремея нашего не укатай!»

Шутки. Смех.

А теперь и баб в колхозах мало осталось. Вот беда-то.

Подойдя поближе к картофельному полю, Екатерина Алексеевна заприметила, что в затишке, за ворохом соломы, сидели, отдыхали, женщины — сотрудники комбината бытовых предприятий — парикмахерши и закройщицы. А вместе с ними, подмяв под себя охапку соломы, сидела и Юртайкина.

«Напрасно ты тут сидишь! — в сердцах подумала Долгачева. Но ничего не сказала. — Не надо так. Надо мириться с Юртайкиной».

Женщины, видимо, сказали Надежде Михайловне, что идет Долгачева. Юртайкина поднялась и пошла навстречу. Долгачева невольно приглядывалась к Юртайкиной. Хотелось в самом начале разговора сказать Надежде Михайловне что-нибудь участливое, чтобы смягчить их последнюю ссору.

Юртайкина была непонятна Долгачевой.

Когда Екатерина Алексеевна пришла в район, ей необходимо было на кого-то опереться, выделить кого-то из председателей. Долгачева приглядывалась, кому можно доверять, а кого надо менять. Она узнала, что Юртайкина в председателях недавно, что она сменила старика Копырина, который уперся и, несмотря на нажим производственного управления, не захотел перепахивать клевера и засевать поле кукурузой. Не захотел да и только! Бились-бились со стариком — ни в какую! Казалось, отступились. Ан нет! На перевыборном собрании Копырина сняли. Старик, как ни в чем не бывало, пошел в строительную бригаду. А на колхоз поставили молодого агронома Надю Юртайкину. Видимо, руководство считало, что Надя окажется податливее старика — горожанка, ей не будет дела до того, что растет на полях — кукуруза или клевер.