Сергей Крутилин - Грехи наши тяжкие

— А чем он думает заниматься, живя в селе?

— Пастухом хочет проситься.

— Его, может, и не возьмет Варгин, — сказал Игнат.

— Гришка решил бросить пить. — Леша похлебал щи и, пока мать накладывала ему в тарелку жареную картошку со свининой, рассказывал: — Говорит: почему пью? Дом стоит на таком месте. А изба его и вправду у самого винного магазина, — заулыбался Леша. — Говорит, с утра заходят дружки, то один зайдет, то другой. Зовут опохмелиться. А в деревне, говорит, совсем брошу пить. Наймусь коров пасти — весь день на воздухе. Один буду, без подпаска. Гришка почему-то уверен, что и бабы его опять примут.

«Горбатого — могила исправит»? думала Прасковья, чуть заметно ухмыляясь.

Леша не видел этой улыбки матери; он взял из рук ее тарелку с картошкой, помолчал, разглядывая: жирная картошка или не особо? Не особо, есть можно.

— Мало того, — продолжал он. — Гришка надеется, что Варгин не откажет ему. «Писатель» надоел Тихону Ивановичу.

— Как бы не так. — Прасковья засмеялась. — Да Тихон Иванович ни за что не расстанется с дядей Сашей. Он у него как дятел в лесу — санитаром работает. Как где на ферме непорядок, так сигнал ему. А уж луга эти, где можно стадо накормить, никто лучше дяди Саши не знает.

— Возьмет Варгин Гришку или нет, — не наше дело, — заключил Игнат. — Наше дело — надо поглядеть Гришкину половину.

— Если будет такое пожелание, можно и поглядеть, — оживился Леша. — Машина пока под рукой: минутное дело. Хоть сейчас съездим, посмотрим.

Прасковья приумолкла знала, что такие дела только молодежь может решать быстро. А им, старикам, нелегко будет с места сдвинуться. Отказаться ото всего, чем жили. Привычки свои бросить. Разве это легко?

— Вот что, Леша. Мы с отцом подумаем, — сказала лона выходившему из-за стола сыну. — Кто к селу привычен, как мы со стариком, того нелегко с места сдвинуть. Леш! Ты лучше съезди в Туренино. Может, привезешь кусок какой свинины. Пастухи сегодня, а кормить их нечем.

— Пастухи? Охо-хо-хо! — повторил Леша. — Сами и придумали себе эту суету. Неужели не надоело?

Леша взял сумку, деньги, протянутые матерью, чертыхнулся, выходя из дому.

«Надоело», — подумала Прасковья, слушая, как сын завел машину.

— Тихон, ты ведь не по делам в правление, а к первому секретарю райкома партии домой идешь, — говорила Егоровна, оглядывая мужа, — Подвяжи хоть галстук.

— Да ладно, старуха. Как-нибудь без галстука обойдусь. Он меня душит.

— Не выдумывай, — и посмотрела на Тихона Ивановича как на озорного ребенка — внимательно и с улыбкой. — Да ты здоров ли? Какой-то вид у тебя, не пойму. Помятое лицо, будто спросонья.

— Я — ничего.

— Тогда брось свои капризы и повяжи галстук. Он тебе идет, — сказала Егоровна. — Мы небось недолго пробудем. Посидим часок, — посмотрим суженого ее да домой. А то я знаю вас, мужиков, выпьете лишнюю рюмку и — але-ля! У Долгачевой много не пей, лучше дома добавишь.

— Ну что ты, старуха. Совсем считаешь меня грудным ребенком? Напутственную речь держишь. На свадьбе да не пить? — прихорашиваясь, сказал Варгин; он подвязал галстук, поправил его. — Теперь душенька твоя довольна?

Тихон Иванович повернулся налево, потом направо, чуточку красуясь перед женой, точь-в-точь, как делал, когда был молод. Егоровна посмотрела на него, сдержанно улыбнулась. Тихон Иванович давно уже был немолод: волосы поседели, лицо стало одутловатое, округлое. Правда, без морщин, но от молодого улыбчивого лица только и остались глаза — темные, чуть-чуть раскосые.

— Довольна, — сказала Егоровна и занялась своим делом.

Она распахнула дверцы шкафа и стала перебирать свои наряды. Долго не могла остановить выбор на чем-либо. Надеть черное вечернее платье? Но она давно не надевала его. С той самой поры, когда Егоровна надевала его в последний раз, она раздалась, располнела, и платье небось будет мало, — решила она. — Это когда женщина каждый день ходит на службу, в присутствие, тогда у нее все наряды под рукой. Не будешь же ходить каждый день в одном и том же.

А когда женщина, хоть та же Егоровна, все дни дома сидит или роется в огороде, то ей и одного халата хватит. Как утром она наденет его, так и ходит до самого обеда.

Утром, еще по-темному, надо мужа проводить. Редкий день, может, летом он без света уходит. А чаще всего зажигает свет, собирается. На тощий желудок его не проводишь: хоть яичницу ту же надо приготовить. А то, глядишь, и картошку пожаришь.

Утром Тихон бреется, одеколоном лицо освежает. Одним словом, фасон наводит. А Егоровна ему про свое: «Яичница на столе. Поешь малость». А сама полотенцем глаза протирает.

И как она накинула халат, так и суетится в нем до той поры, пока не уберется. Фасон-то ей некогда наводить.

Только Тихон Иванович из дому выйдет, надо Наташу, дочку, будить да в школу ее собирать. «Последыша своего», — шутит Егоровна. Дочка-то у них — поздняя, только в седьмом классе учится. Но ростом большая вытянулась. Сейчас дети все большие, а несмышленыши еще совсем. Мать утром, чтобы разбудить дочь, затевает с ней игру: словно она, девочка, — переводная картинка. Егоровна накрывает Наташу с головой, а потом потихоньку гладит ее, приговаривая: «Сейчас сведем картинку. Увидим, что там?» А другой рукой стаскивает одеяло. «У-у, что-то черное, лохматое, — говорит она, а сама освобождает лицо девочки. — Да тут Наташа, наша девочка! — говорит мать. — Вот мы и проснулись! Вставай, дочка!»

Наташа встает, лениво потягиваясь, идет умываться. Пока девочка завтракает, мать заплетает ей косички.

Дочь уходит в школу. Егоровна приводит в порядок дом: убирает посуду, подметает, моет полы. Уже в половине двенадцатого, схватив что-либо, чаще всего доев за мужем яичницу, Егоровна переодевается, берет бидон и бежит в магазин.

У Варгина небольшая семья — всего их трое. Но редкий день Егоровна не бегает за молоком. Конечно, Тихон Иванович — известный в районе человек. У другого мужа, который, как он, несет свою службу тяжелую, председательскую, жена небось сидела б дома, как барыня, на всем готовом. Но Егоровна же все из магазина носит, даже молоко. Агроному, механику, зоотехнику и другим специалистам колхоза Варгин и мясо, и молоко у себя в хозяйстве выписывает. Тихону Ивановичу одно-разъединое слово сказать бы — и Егоровне возили б молоко на дом. Но он не прикажет никому и сам не привезет. Небось каждый день не позабывает — обедать домой едет. А бутылку молока с собой не принесет. Когда она ему сказала однажды о том, чтоб он выписывал молоко, Тихон как закричит на нее: «Не сахарная! Не растаешь, не развалишься от лишнего шага! Молочный магазин рядом — сходишь!»

А не знает он того, какие очереди в том магазине. Особенно летом, когда в Туренино наедут дачники. Ну, молоко хоть девочке нужно. А ведь мясо-то подай ему и зажарь.