Петр Замойский - Лапти

— Товарищ, зачем ты нас всех к стене прижал и в контру числишь? Зачем врешь, что мы советской власти не подчиняемся? Ты нас на испуг берешь, а пишешь — добровольно! Мы советской власти подчиняемся, только от колхоза пока воздержимся!

— Воздержимся! — раздались голоса.

И собрание сразу загалдело. Повскакали со скамей, зашумели, задвигались, и то там, то в другом месте послышалась отчаянная ругань. Сколько Скребнев ни пытался кричать, сколько ни грозил, голос его тонул в этом гуле. Когда напряжение дошло до того, что некоторые потянулись к сцене и лица были недобрые, встал Алексей. Он уже видел, что теперь его очередь. И как только поднялся, собрание приутихло. Вышел на край сцены, заслонил собою Скребнева и взмахнул рукой:

— Довольно крику!

Выждав полнейшей тишины, он, волнуясь, с дрожью в голосе начал:

— Товарищи, мне в Чиклях пришлось столкнуться с агрономом Черняевым. Я его прогнал с собрания за то, что он попытался отправить на луну всех, кто не вступит в колхоз. Сейчас довелось выслушать уполномоченного. Этот всех единоличников пытается причислить к контре. Чепуху болтал он вам! Уполномоченный никак не хочет понять, что в колхоз оглоблей не загоняют. Этим он дает козырь кулацкой агитации против колхоза. Не беда, что в нашем селе еще треть единоличников. Разве около трехсот хозяйств в колхозе — мало на первых порах? Глупости говорил Скребнев. Я решительно осуждаю его речь и прошу вас забыть ее. Сейчас предлагаю добровольно всем, кто желает войти в колхоз, записаться.

Мужики редко аплодируют, а тут даже бабы отчаянно захлопали. Скребнев растерялся. Он беспомощно озирался и соображал — выступить ли ему против Алексея, или промолчать? Если выступить, как бы хуже не было, а промолчать — тоже плохо.

— Запишите меня, товарищ Скребнев, — неожиданно раздался голос.

— Кого? — встрепенулся уполномоченный.

— Карягин Дмитрий Архипович.

Оживившись, Скребнев сел за стол, и не успел Алексей сказать, чтобы он не писал Митеньку, фамилия под первым номером была уже выведена. Вслед за Митенькой стали записываться те, которых Скребнев наметил к раскулачиванию. Скребнев посмеивался, несколько раз подсчитывал записавшихся, и по лицу его расплывалась довольная улыбка.

— И меня, — раздался голос Трофима.

— Фамилия? — спросил уполномоченный.

Петька схватил Скребнева за руку.

— Товарищи, — обратился он к собранию, — пока в колхозе у нас еще ни одного урядника не было. Я думаю, мы вполне обойдемся без полицейских.

— Обойдемся, — ответило несколько голосов.

Скребнев не успокоился. Записалось всего сорок два человека, а около сотни ходило «индивидуалами».

«С ними придется работать в отдельности», — решил он.

Об этом и сказал Алексею, предложив отвести ему в сельсовете отдельную комнату.

Комнату отвели ему ту, в которой помещался комитет взаимопомощи. В нее и начал вызывать Скребнев единоличников. Но перед тем как вызвать, он точно справлялся — больше всего у Митеньки — о каждом. Узнавал его прошлое, расспрашивал подробно про его хозяйство и даже интересовался, как жили его отец и дед. По спискам в сельсовете изучал, как обстоит дело с налогами, страховками, ссудами.

Чуть откинувшись на стуле, Скребнев смотрел на входившего ласково, медленно курил, затягиваясь, затем опускал взгляд на листок «личных сведений» и только тогда приступал к беседе.

Вот перед ним Трифонов Еремей. Он только что пришел и тревожно оглядывался, как бы кого-то ища. Но, кроме них, никого в комнате не было. Трифонов от мужиков, побывавших у Скребнева, хорошо знал, о чем больше всего спрашивает уполномоченный, и поэтому приготовил для него самые непоколебимые ответы. Твердо решил Трифонов не сдаваться и в колхоз не вступать.

— Гражданин, присядь, — указал Скребнев на табуретку.

— Мы постоим, — переступил с ноги на ногу Еремей.

— Скажи, гражданин Трифонов, — заглянул в список уполномоченный, — как у тебя обстоит дело с досрочной уплатой ссуды в кредитку?

— Досрочно ссуду внести не могу, — ответил Трифонов.

— Очень напрасно. Ссуду ты обязан внести в трехдневный срок.

— А где я ее возьму, ежели самому на семена не хватит?

— Меня не касается, где возьмешь, но, гражданин, предупреждаю, что мы с единоличниками церемониться не станем. Корова у тебя есть?

— Есть.

— Контрактована?

— Пока нет.

— Видишь, и корова не контрактована. Почему?

— Одна она, а семья большая.

— Корову мы возьмем и продадим с торгов, а коль не хватит на уплату семссуды, и лошадь твою заберем и продадим.

Озирается Трифонов, как бы ища сочувствия, но возле никого нет. Один на один. Все-таки храбрится:

— Ни коровы, ни лошади я не дам.

Некоторое время уполномоченный в самый упор смотрит на него, затем тихо кладет руку на портфель и сурово задает другой вопрос:

— Утильсырье сдал?

— Утильсырье? Мы, дружок, сами обносились. Гляди, заплатка на заплатке, — и Трифонов открыл полу поддевки, показывая заплатанные штаны.

— Задатки на трактора внес?

— Внес.

— Сколько?

— Как середняк, два с полтиной.

— Напрасно тебя в середняцкую группу занесли. Твое место в кулацко-зажиточной группе.

— По какой причине?

— Будто и сам не знаешь? — прищурился Скребнев.

— Пока не знаю.

— Ага, ну, так я тебе, младенцу, растолкую.

Заглянув в листок, Скребнев нараспев начал вычитывать:

— В тысяча девятьсот девятом году ты арендовал у Кузьмы Спиридонова две десятины земли под яровое. Этим же летом у тебя работала Аксинья Карпухина. Получала в самую страду по тридцать копеек в день на молотьбе. Факт налицо?

— Я про это давно забыл.

— А я напомню. Слушай. В тысяча девятьсот двенадцатом году ты откупил долю сенокоса у бедняка-безлошадника Панфилова Семена. Он же тебе и скосил почти задарма. Все это тебе обошлось в два пуда муки. Сено ты продал и на эти деньги приобрел жеребенка. Факт налицо!

— Налицо, — заметно дрогнувшим голосом ответил Трифонов.

— Припомним дальше. При ликвидации барского имения ты с женой и сыном стащили два больших трюмо и продали их в городе за шестьдесят два рубля. Факт налицо?

— Трюмов не было.

— Было, — твердо ответил Скребнев. — Есть свидетели, которые могут подтвердить. Они видели, как ты два трюмо в город возил.

— Говорю, не было трюмов. Из имения мне досталась только шленская овца и два зеркала.

— Вот, вот. Про зеркала тебе и говорю. Факт?

— Факт, — ответил Трифонов и уже сел на табуретку.

— Кроме того, есть точные сведения, что во время наплыва голодающих из Самарской губернии ты у них по самой низкой цене, то есть задарма, купил два шерстяных одеяла и отрез сукна на поддевку для дочери-невесты. Было?