Михаил Алексеев (Брыздников) - Девятьсот семнадцатый

— Господин взводный… Только чтобы я был в стороне. А то худо мне будет. Будьте ласковы. И ротному бы сказать. Меня, может, на другое отделение.

— Иди, не бойся. А ротному я сам доложу.

Когда Хорьков возвращался к себе, кто-то быстрой тенью прошмыгнул мимо него и скрылся за палатками. Хорьков вздрогнул и судорожно схватился рукою за кобур нагана.

Но кругом стояла тишина. «Может, померещилось», подумал Хорьков, отирая ладонью холодный пот, выступивший на лбу.

Вот и его палатка. Отовсюду слышен богатырский храп. Даже дневальные, и те как будто стоя дремлют, опираясь на винтовки.

«Все спят», решил Хорьков и с облегчением вздохнул.

Перед сном он решил выкурить цыгарку. Остановившись, достал кисет, бумагу, не спеша начал свертывать собачью ножку. И в тот момент, когда Хорьков языком смачивал кончик бумаги, у самых глаз его сверкнули два огненных столба и прозвучал гром близких выстрелов.

Хорьков уронил кисет, смял судорожно цыгарку и, точно ловя кого-то невидимого, ничком упал на землю, судорожно обнимая ее руками.

В лагере поднялась суматоха. В разных местах прозвучало еще несколько беспорядочных выстрелов. Из ближайших палаток высыпали наружу солдаты. На шум явился сам ротный офицер Нерехин. Роту выстроили. Солдат начали опрашивать. Но, за исключением Щеткина и Хомутова, оказалось, что никто ничего не знал и не видел. А Щеткин и Хомутов, по их словам, первые выбежавшие из палатки на выстрелы, утверждали, что убийство Хорькова дело рук курдов.

— Выбежал я, ваше благородие, — в десятый раз повторял Щеткин, — вижу, господин отделенный упал, а какие-то два человека в фесках шмыгнули за палатки. Думаю, не иначе, как курды. Я по ним стал стрелять. Потом подоспел Хомутов.

Каждый раз во время своего рассказа на этом месте Щеткин встречался, взглядом со взводным. Нефедов почему-то недоверчиво качал головой, но не говорил ни слова.

Ротный распорядился выставить караул у трупа, усилить дозоры, остальным спать.

Лагерь давно уже пробудился. Привел себя в порядок. Солдаты отпили чай и занимались чисткой оружия, платья, белья. В походных кухнях варился первый, после долгого перерыва, мясной обед. По лагерю носились вкусные, разжигающие аппетит запахи жареного лука и мясного пара. Стоял солнечный день.

В первом отделении третьего взвода, как и повсюду, солдаты занимались чисткой винтовок. Утром похоронили Хорькова, и солдаты, прочищая стволы, разбирая винтовочные замки, вполголоса обменивались своими соображениями о таинственной смерти своего отделенного командира.

Никто из них не верил, что это дело рук курдов. Откуда быть курдам в центре бригадного лагеря, вдали от селений и городов, в шестидесяти верстах от неприятеля? Так думали солдаты, но вслух своих сомнений никто не выражал. И только один-другой косой солдатский взгляд, точно невзначай, на секунду останавливался на невозмутимых лицах Щеткина и Хомутова.

Но лица Щеткина и Хомутова, кроме скуки, ничего не выражали.

Возле Щеткина присел на корточках Васяткин. Толстогубое, узкоглазое лицо его сохраняло, как всегда, выражение внутренней напряженной мысли. Разобранная винтовка была аккуратно разложена у ног его на шинели.

Солдаты отделения расположились у палаток на камнях, в изобилии разбросанных вокруг, и смазывали, терли, скоблили железные и деревянные части оружия. Под яркими и теплыми лучами солнца ослепительно сверкала сталь.

Чья-то тень скользнула по земле у ног Щеткина. Он поднял голову и вздрогнул. Перед ним стоял взводный Нефедов. Огромным веером черная в седине борода и пышные усы Нефедова были всклокочены. Пристальный взгляд прищуренных карих глаз, казалось, старался забраться солдату в самые сокровенные тайники мысли. Руки взводного были глубоко засунуты в карманы мехового полушубка. Розовые щеки особенно краснели, а широкий нос морщился у переносицы.

Щеткин еще раз взглянул на взводного, потом беспричинно засмеялся. Дергая предохранитель винтовки, он весело сказал:

— Господин взводный… папаша наш, Михаил Андреевич. Как поживаете? Что, в гости к нам?

— Не мели языком, — сурово оборвал его Нефедов. — Поговорим еще с тобой — будет разговор. Который Васяткин?

Ему услужливо показали.

— Васяткин, пойди ко мне, — громко приказал Нефедов. — Поговорить хочу с тобой.

Васяткин, улыбаясь, завернул винтовку в шинель, отложил узел в сторону и быстро подошел к взводному.

Отделение насторожилось. Точно повинуясь внутреннему голосу, быстро вскочил на ноги Щеткин и тоже подошел к Нефедову.

— Куда его, папаша, вести думаешь? — скороговоркой спросил он.

— А тебе что за дело?

— Да так, худо бы с ним не было. А? Парень хороший, и мы за него…

— Отстань! Наряда давно не ел. Поменьше блуди языком.

Щеткин промолчал. Нефедов же, не сказав больше ни слова, вместе с улыбающимся Васяткиным пошел к своей палатке.

— Садись, — сказал взводный, указав Васяткину на свою походную кровать. — Садись и рассказывай.

— Что рассказывать?

— Рассказывай, что отделению говорил вчера.

— Не знаю, что и рассказывать, — с широкой улыбкой ответил солдат. — Вы, господин взводный, лучше спрашивайте.

Нефедов сделал два шага вдоль палатки, остановился против Васяткина. Глядя в упор ему в глаза, спросил:

— Из забастовщиков?

— Да, — еще шире улыбнулся Васяткин.

— А за что бастовали?

— За мир и против капиталистов да помещиков.

— Дураки, — процедил Нефедов сквозь зубы и снова зашагал.

— Кто дураки?

— Вы дураки — забастовщики.

— Так, по-вашему, кто за себя и за правду стоит, тот дурак? Кто против угнетения и за свободу стоит — не дурак.

— Сила солому ломит, а плетью обуха не перешибить. Тоже говорят: лбом стену не прошибешь.

— А если обух-то гнилой да трухлявый, может, и перешибет…

— Ну уж…

— Да, а еще говорят, что капля по капле камень точит.

— Когда-то выточит! А пока вот тебя в полевой суд да к святым угодникам. Строгость здесь, а ты болтаешь по глупости.

— Волков бояться — в лес не ходить, господин взводный. А если бы все так рассуждали, что было бы? Никогда бы свободы не дождались. Надо объяснить солдатам.

— Объяснять, объяснять! А то дождались — по централкам да на поселение. Хороша свобода в Сибири, на каторге?

— Да, не плоха.

— Ты что же, смеешься, что ли? Или думаешь, что я, как солдат, так ничего не понимаю? Слышал и я о революции и о свободах. Только на словах возможна она, а на деле нет.

— А откуда слышал? — с любопытством спросил Васяткин.

— Слышал. Так, стороной… Один друг в кружке… арестовали всех, один я… то есть он только чудом спасся. Ты не пойми по-другому. Я-то вам не сочувствую. И донесу, может, если болтать будешь. Чего на рожон переть! Власть сильна.