Николай Вирта - Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Замолчи, Андрей! — крикнул Николай. — Правильно я сказал: сочинения социал-демократии хороши, а толку от них никакого.

— Чего ты там бормочешь? — разъярился Андрей Андреевич на лавочникова сына. — А ты знаешь, кому Улусов землю сдал, с кого он нынче денежки получить должен?

— Почем я знаю! — с дрожью в голосе ответил Николай.

— Ах, не знаешь?.. А ты в среду вечером не хлестал водку с отцом и Улусовым? Они не при тебе договор писали?

— Какой такой договор? — насторожился Петр.

— Какой? Пускай студент скажет, какой.

— Какой договор? — приходя в бешенство, спросил Петр. — Ты чего дрожишь, куриная душонка?

— Ну, ну, ты не очень!.. — Николай отодвинулся от Петра.

— Сжечь! — яростно заговорил Петр. — К чертовой матери! И Улусова и лавочника.

— Сжечь обоих! — крикнул Андрей Андреевич.

— Чепуха, — хладнокровно сказал Флегонт. — Сожжете их, придут солдаты, как пришли в Харьковскую губернию, и сожгут все село. Давайте спокойно думать, как быть.

— Я не могу быть спокойным, когда у меня из-под ног землю вытаскивают! Ты что же до сей поры молчал, елова шишка? — Петр схватил Николая за воротник тужурки. — Ты что же в набат не вдарил, а?

— Отстань ты от меня, пожалуйста! — брезгливо отстранился Николай. — Нужна мне земля!

— Пригодится, — иронически заметил Сергей. — Еще поторгуешь землицей…

— Что вы на него накинулись? — вступилась Ольга Михайловна. — Действительно, при чем тут Николай?

— Тоже нашли на кого лаяться, — поддержал ее Листрат.

— Ну, ладно. — Петр отпустил Николая. — Ладно. Я по сходкам не ходил, а нынче пойду. Нынче мы на сходке поорем. Слышь, Миколай, ежели я твоего отца за бороду буду таскать, — молчи.

— А что мне за дело, право. Ну вас к чертям! — Николай оправил воротник тужурки.

Андрей Андреевич охал, качал головой, восклицая время от времени: «Ах ты, боже мой, ах ты, заступница!» — мял в руках шапчонку, то снимал, то надевал ее и безнадежно махал руками.

Сергей наблюдал за происходящим совершенно равнодушно; он не верил, что земля останется за мужиками.

— Теперь так, сказал Андрей Андреевич. — Почитал ты, объяснил ты нам. Объясни теперь, как же насчет земли?

— Объясню, дядя Андрей.

— Мне земля нужна, — устало сказал Андрей Андреевич. — Все равно какая, лишь бы земля.

— Правильно. Вот ты нынче на сходке, без скандала, без драки, скажи Улусову: мужикам, мол, надо бы вернуть отрезки…

— А он скажет: «На, мол, держи карман шире», — ядовито усмехаясь, ответил Андрей Андреевич.

— Тебе нужна только земля или еще чего-нибудь надо? — допрашивал Андрея Андреевича Флегонт.

— Мало ли что нам нужно, Лукич.

— А я знаю, что тебе надо еще, Андрей. Ты хочешь, чтобы тебе вернули деньги, которые ты заплатил за свою несчастную земельку? Хотел бы ты, чтобы тебе вернули выкупные?

Все сказали, что это нужно позарез.

— А круговая порука вам сладка? — спрашивал Флегонт Вам на руку, что вы из общины ногой не можете на сторону ступить, все со спросом?

Это уж было по части Петра. Он больше всех тяготился круговой порукой. Он и ответил за всех:

— К чертовой матери круговую поруку!

— Теперь… За аренду Улусов драл с мужиков немыслимую цену, так это или не так?

— Верно, верно, парень! — подтвердил Андрей Андреевич. — В корень ты смотришь!

— А если бы Улусова стали судить за такие немыслимые цены, да и не только его, а всех живодеров, вы что — плакали бы, их жалеючи?

Все рассмеялись.

— И то, Лукич, меня аж сейчас слеза прошибла.

— Еще одно сообразите. Сельские дела вы решаете на своей сходке. Ладно! А вы знаете, кто у нас решает все мужицкие дела?

— Поди, царь? — нерешительно сказал Андрей Андреевич. — Царь — главный земельный хозяин.

— Верно, дядя Андрей, царь. Только кому бы, ты думал, он передоверил все земельные дела? Кто, ты думаешь, решает твою судьбу?

— То мне неизвестно, — признался Андрей Андреевич.

— Дворяне, дядя Андрей, помещики, такие же, как наш Улусов. О тебе пекутся дворянские комитеты.

— Не пойму, Лукич, к чему ты это все?

— А ты, дядя Андрей, попробуй, что я тебе говорю, сказать Улусову.

— И что с того будет?

— Посмотришь. Это ему будет пострашнее, чем все ваши угрозы. Да ведь не скажешь!

— Не скажет, — подзадорил Листрат. — Кишка тонка!

— Куда ему!.. — вставил, посмеиваясь, Сергей.

Это я — то не скажу? — Андрей Андреевич затрясся. — Это у меня-то кишка тонка? Ах, вы!..

На него опять зашикали.

— Чего зашипели, молокососы? Я все помню, я при барышне слова непотребного не скажу. Да я днями такого земскому наговорил, он аж позеленел.

— Ну, так скажи и это.

— И скажу.

— Вот тогда посмотришь, как земский закукарекает. Только уж держись, дядя Андрей!

— Я-то удержусь. Только ежели держаться, так кучно.

— Ясно, — сказал Листрат. — Ты начнешь, мы поддержим.

— Только не возьму я, Лукич, в толк, какое же это имеет отношение к земле? — недоуменно спросил Андрей Андреевич.

— Тебе очень нужна земля?

— Ты, Лукич, над нами не насмехайся. Кому она не нужна? Разве что лавочникову сыну. А прочим…

— Ну, так садись в телегу да с богом в Сибирь.

— Насчет Сибири я слышал. Только глухомань, земля дикая, умрешь, пока ее осилишь… Может, теперь там подходящую землю стали давать?

— Вполне подходящую.

— И по скольку же, скажем, на двор?

— На двор дают по три тысячи десятин.

Все так и ахнули.

— Постой, постой, — сдернув шапчонку и заикаясь, переспросил Андрей Андреевич. — По скольку?..

— По три тысячи, дядя Андрей, — невозмутимо ответил Флегонт.

— По три тысячи! — ахнул Андрей Андреевич. — Не верю. — Он отчаянно замотал головой.

— И как же дают? — с алчным блеском глаз спросил Петр. — За какую цену?

— Дают в аренду на девяносто девять лет. Первые пять лет ничего не платить.

— Батюшки!.. — простонал Андрей Андреевич.

— Купить можно не больше трех тысяч десятин, а в аренду можно взять хоть и сто тысяч. Срок аренды — девяносто девять лет, — с той же серьезностью говорил Флегонт.

Лишь Ольга Михайловна приметила лукавую искру в его глазах.

Она пристально наблюдала за Флегонтом и узнавала и не узнавала его: что-то такое узнал и увидел он, что до краев наполнило его, отчего он и казался таким сильным, каким не был в Сибири. Мужики понимают его с полуслова, и он понимает их. Вот Флегонт говорит о земле, о царе, говорит без единой фальшивой ноты, даже как бы без желания вести за собой мужиков, а между тем твердо и последовательно наводит их на размышления о предметах, над которыми они никогда прежде не задумывались, заставляет их делать выводы без подсказки. Соединение гибкого ума с добрым лукавством, знание народа, всех его горестей и мечтаний, простота в обращении с людьми и умение вести за собой их души — все это глубоко волновало Ольгу Михайловну. Она невольно заражалась от Флегонта его мыслями и чувствами. «И ведь я могла бы стать такой же, как Флегонт, не отойди от движения», — думалось ей.