Акрам Айлисли - Повести и рассказы

Такая вернулась тетя Гамер из Баку. Но оказывается, в то время, когда тетя Гамер ездила к сыну в Баку, его там и в помине не было. Где он тогда находился, одному богу известно, только не в Баку. И кому принадлежал шевиотовый пиджак, оказавшийся на тете Гамер, тоже известно одному богу. То ли Рафи был тогда в Москве, то ли видели его в Ереване — говорили и так, и этак. Но в одном бузбулакцы были единодушны: — с профессорами бакинскими Рафи схватился насмерть. Бузбулак долго оставался при этом мнении, потому что иметь такое мнение Бузбулаку было очень выгодно, в Бузбулаке есть и высокие горы, и невысокие холмы — все есть; а поскольку все это имеется, Бузбулаку абсолютно необходим еще человек, способный схватиться насмерть с бакинскими профессорами. В этом смысле Рафи просто повезло. Да и тете Гамер тоже. Раз бузбулакцы так охотно верили в ссору Рафи с бакинскими профессорами, зачем им было препятствовать тете Гамер держать себя так, как это пристало матери подобного человека?..

И до самой старости именно так и держала себя тетя Гамер, так и жила в Бузбулаке с высокими его горами и невысокими холмами; никогда не наденет залатанных галош, не появится на людях в неглаженной чадре. Никто никогда не видел тетю Гамер бредущей с поля с сумкой, полной колосков, собранных после жатвы, никто не слышал ее голоса возле лавки, когда уши глохнут от крика женщин, сражающихся из-за ситца или из-за хозяйственного мыла, у которого и пена как пена и хватает надолго. Кто знает, приди к ней смерть вовремя, пока Рафи еще не объявился в Баку, она, может, с тем же достоинством отошла бы и в мир иной. Но смерть не пришла к ней вовремя. И когда, совсем одряхлев, тетя Гамер чуть живая лежала в постели и, сетуя на судьбу, начала наконец, жаловаться на сына, из Баку поступило известие: не вершит там Рафи большие дела, ни с какими профессорами не схватывается, а как какая-нибудь бабенка, работает простым библиотекарем. Достигло это известие ушей тети Гамер или нет — не знаю. Но в том, что когда она ездила в Баку, Рафи там не было и в помине, тетя Гамер призналась лишь после этого известия.

И зимним ненастным днем тетю Гамер похоронили. В сундуке у нее оказались деньги, довольно много, их тщательно пересчитали и после длительного совещания, которое провели, собравшись, почтенные старики и старухи, решили отправить Рафи в Баку. Для этого в помощь Гамер, торговавшей иголками и наперстками, отрядили еще двоих. Деньги снова пересчитали — теперь уже с участием посыльных — и за вычетом стоимости омовения и захоронения тела, а также дорожных расходов (три билета в Баку и обратно и питание в дороге) все деньги отправили Рафи.

Деньги у тети Гамер водились; во-первых, потому что, это она подыскивала женихов бузбулакским невестам, а позже, когда им приходило время рожать и начинались схватки, та же тетя Гамер, закатав до локтя рукава, развлекая всех шутками и прибаутками (и не прекращая чаепития), сидела возле них, готовая принять ребенка. Кроме того, тетя Гамер была мастерицей печь чуреки, а когда-то «в добрые старые времена» было у нее и еще одно ремесло: тетя Гамер ходила по домам и рассказывала детям сказки, причем брала повременно. Ходила она не в любой дом, потому что не каждый станет платить деньги за какие-то сказки, да и зачем нужны сказки, если не полыхает печь, набитая дровами, и не варится в казане вкусная еда. А в Бузбулаке и в «добрые старые времена» не в любом дома жарко топилась печь и варилась в казане вкусная еда. Ну это само собой, а вот если рассказывание сказок было для тети Гамер профессией, значит, она должна была или все время узнавать новые, или перелицовывать на новый лад старые или просто-напросто выдумывать сказки. И тетя Гамер выдумывала, или сочиняла бесчисленное множество сказок, со стихами и без стихов. В большинстве ее сказок говорилось об умных, благонравных детях, превыше всего ставивших уважение к отцу-матери, о красавицах девушках, жизнь готовых отдать ради чести, потому что в домах, где на горячей печке всегда варилась вкусная еда, сказки рассказывались большей частью девочкам, которым рано или поздно придет время выходить замуж, а родители этих девочек не зря платили деньги тете Гамер.

Были среди денег тети Гамер, с тремя посыльными отправленных в Баку, деньги, полученные за сказки, или не были, не известно. Известно только, что денег было много, и что Рафи не взял ни копейки. И хорошо сделал, что не взял, иначе Бузбулак с его высокими горами и невысокими холмами раз и навсегда перестал бы считать Рафи человеком. И сегодня Рафи никоим образом не мог оказаться здесь, среди бузбулакцев, хотя со смерти тети Гамер прошло лет двадцать пять, не меньше.

Рафи, съежившись, сидел в самом углу. Чаю не пил, не курил, не разговаривал. Лицо у него было бесцветно-серое, серую свою шляпу он так низко надвинул на лоб, что виднелись только глаза; глаза смотрели прямо перед собой, и если в глазах Рафи хотя бы теплился свет, значит, он был направлен назад, внутрь его существа; во взгляде же, устремленном куда-то в одну точку вперед, не было даже намека на свет.

Рядом с Рафи сидел Нариман, сын покойного дяди Садыка. Мало что на свете так не подходит друг другу как Нариман к сегодняшние поминки. Заметней всего отличало Наримана от остальных то, что он за всю свою жизнь в глаза не видел Бузбулака; и то, что он за всю свою жизнь в глаза не видел Бузбулака, написано было у него на лице. Часть сидевших здесь людей Нариман, вероятно, видел впервые, остальных же, скорее всего, узнал на отцовских поминках. И теперь, одного за другим внимательно оглядывая собравшихся, он словно пытался определить, кто из них был на поминках его отца, а кто не был. Определить это было непросто, несомненно было лишь одно: большинство сидящих здесь — из Бузбулака; они даже внешне были чем-то похожи друг на друга. Бузбулакцев было человек пятьдесят, ученых и неученых. Некоторые, как и Рафи, давным-давно уехали из Бузбулака, другие лишь в прошлом или позапрошлом году окончили институт и только еще приживались в Баку. Тут были и рабочие из Сумгаита, и спекулянты, круглый год торгующие на бакинских базарах… Трое же, видимо, только утром приехали из деревни. И словно для того, чтоб напомнить, что здесь не что-нибудь, а поминки, они, словно заранее сговорившись, время от времени по очереди принимались громко плакать, вытирая глаза тыльной стороной ладони. По главам видно было, что они устали и не выспались; по тому, как они сидели и как вели себя, видно было, что Бузбулак все тот же, а по их потрескавшимся красным рукам можно было определить, что в Бузбулаке холодно по-зимнему, и может быть, уже лежит снег…

Твоя мать, Рафи, тоже умерла зимой. Ночью выпал снег — пушистый, мягкий — должно быть, это был первый снег. Снег выпал, но мороза не было — холодно не было, Рафи. Наоборот, снег даже чуточку смягчил землю, и значит, могильщики не кляли покойную, не осквернили память ее матерщиной. Снег был, словно хлопок: теплый, мягкий, он лежал и на гробу, что стоит всегда в нише мечети, перевернутый кверху дном, и те, кто, сперва узнав о смерти тети Гамер, видели потом, что гроба уже нет на месте, наверняка вспоминали и тебя.