Андрей Упит - Новеллы

Вот что касаемо письма Его Святейшества европейским государям. Дольше мы не можем останавливаться ни на нем, ни на других документах, из коих еще лучше явствует, сколь постыдным выглядело это присоединение Авиньона и Венессенского графства. И это только одно из длинного ряда преступлений, которые парижские насильники совершили против всех Господних и человеческих законов и без ведома своего Короля Людовика XVI. Упомянем лишь, что в Национальном собрании все больше начали проявляться крайние бесчеловечные тенденции и наиболее благоразумная часть депутатов постепенно утратила какое-либо значение. Только с большими мучениями ей еще как-то удалось обратить внимание Собрания на жалобы Святейшего Отца и состоятельных, лучших жителей на все неслыханные бесчинства и прочие бесчисленные страдания обывателей.

В то время в Авиньоне главарем демократов был некий Лекье. Купно со своим верным подручным, бывшим мясником Журданом, они заделались генералами среди черни и принялись неописуемым образом угнетать состоятельных жителей города. Различным унизительным поборам не было конца — не говоря уже о налогах, которые то и дело должны были платить лучшие граждане. Многие богатые люди сделались бедняками, многие из тех, что пытались противиться или только поднимали голос против варваров и грабителей, томились в городской тюрьме, в то время как чернь красовалась в награбленных дорогих одеждах и проводила время в обжорстве и пьянстве, хорошо зная, что присланные Национальным собранием Комиссары смотрят на все это сквозь пальцы.

Наконец мера народного терпения переполнилась. Граждане так озлобились, что только ждали подходящего момента, чтобы отомстить своим мучителям. И он настал 16 октября. Лекье, ослепленный своей властью и дерзостью, шел совершенно один домой из клуба демократов, где, вероятно, снова бражничал со своими приятелями. На узкой улочке он случайно столкнулся с группой лучших горожан, кои весь день работали на починке городской степы. Среди них был молодой Бигоне, ранее богатый торговец шелком и серебряными изделиями, ныне нищий человек, у которого было только то, что на нем. При виде главаря разбойников его охватил неудержимый гнев. Он сказал своим согражданам:

— Глядите, вон идет наш мучитель, правая рука парижских насильников. Долго ли мы будем терпеть — точно овцы, которых по одной гонят на заклание?

Но Лекье остановился и закричал но своей глупости:

— Это еще что передо мной за шатия! Трепальщики шелков, серебрильщики подков, захребетники! Вы что, забыли, что на улицах собираться запрещено? По одному! В ряд! Чтобы дух ваш не поганил этот свободный город и его свободных граждан!

Но Бигоне, трясясь от гнева, воскликнул:

— Господа! Станем ли мы ждать, чтобы он завтра снова пришел, отнял у нас последнее, а самих бросил в тюрьму? Вперед! Бейте этого пса!

Сам он первым кинулся вперед и схватил Лекье за горло. Его друг, священник Фальконет, поспешил ему на подмогу и отобрал у насильника шпагу и пистолет, которыми тот собирался обороняться. Тут подоспели и остальные и в ужасном гневе стали бить и пинать своего врага. Надо было видеть, как этот негодяй, который в клубе бахвалился своим бесстрашием и силой, повалился на землю, вскочил и попытался вбежать сначала в одну, потом в другую дверь. Но напрасно! Все двери были заперты. В окна смотрели жены торговцев, старые седовласые господа и совсем маленькие дети, и у всех на лицах была сладостная радость отмщения. Лекье истошно завопил:

— На помощь, граждане! Журдан, на помощь!

Чтобы утихомирить его, Бигоне накинул ему на шею свой пояс и сдавил глотку. Как пса на привязи, потащил он его за собой. Остальные шли рядом и наперебой воздавали разбойному главарю по заслугам. Дети в окнах били в ладоши и показывали язык, когда он обращал к ним свое залитое кровью лицо. Дамы смеялись, когда он с мольбой простирал к ним свои руки с разодранными в клочья рукавами.

На церковных ступенях душегуб повалился. Никакие удары и пинки не могли поднять его на ноги. Дверь в церковь была открыта. Небольшая толпа верующих собралась молить Господа за Святейшего Отца и Его права и за то, чтобы Господь ниспослал геену огненную его недругам. Бигоне вытер со своего лба нечистую кровь и воскликнул:

— Ага! Он не хочет идти дальше. Он захотел вдруг попросить прощения у Богоматери, он хочет покаяться в своих грехах до того, как мы свяжем ему руки и ноги и кинем в реку. Пусть будет так!

И они втащили его по ступеням в церковь. Подтащили к изображению Девы Марии и швырнули на пол. Бигоне воскликнул:

— Молись, собака! Кайся в своих грехах Святой Богоматери, пока мы не отдали твою черную душу на добычу дьяволу и слугам его.

И разгневанные господа, богомольцы и сам священнослужитель на миг затихли, не желая мешать негодяю в его покаянии.

Но этот Богом отверженный и закоренелый убийца, который наверняка не знал ни Вольтера, ни энциклопедистов, ни прочих атеистов, открыл свой заплывший кровью рот и выкрикнул дурным голосом, который напоминал больше собачий лай:

— Плюю я на вас и на…

Его перекошенный взгляд хорошо выражал то, что он хотел сказать дальше. Чтобы предотвратить ужасное, неслыханное кощунство, Бигоне ударил его кулаком в рот. А когда негодяй покачнулся и упал на брюхо, вытянувшись ничком, то все собравшиеся снова накинулись на него, колотя и пиная, что он вполне заслужил. А Бигоне, выхватив у Фальконета шпагу самого Лекье, ткнул его в спину так, что конец ее уперся в каменный пол. Затем они выволокли труп из церкви и бросили посреди улицы на растерзание собакам и воронам. Затем господа, а равно и богомольцы поспешили разойтись и укрыться в своих домах, ибо город поднялся на ноги, безбожный звонарь на колокольне звонил во всю мочь, и чернь уже собиралась в грозные полчища.

Журдан и его свора поздно узнали, что случилось с их другом и атаманом. Но к девяти часам вечера они уже собрались у трупа Лекье. Свирепые вопли, как будто издаваемые дикими хищниками, слышались в толпе, насчитывающей тысячи голов и возрастающей дальше. Со всех концов спешили туда вооруженные негодяи, размахивая кулаками, наполняя все улицы руганью, угрозами и звоном оружия. Все добропорядочные и уважаемые граждане заперли двери, завесили окна и укрылись в глубине своих домов. Одному седовласому старцу, который любопытства ради остался у окна, угодили камнем прямо в лицо. У обувщика Бисолата, который запер дверь, когда в нее пытался вбежать Лекье, разграбили лавку, переломали всю мебель, а самого его с бесчестьем извлекли и бросили в зловонную камеру городской тюрьмы. Труп Лекье положили на покрытые красной тканью носилки и с почестями, положенными только Королям и Кардиналам, пронесли в помещение Магистрата, где всю ночь возле него стоял почетный караул. Все обыватели, жены и дети, любой мог зайти посмотреть и зажечься безумной ненавистью к лучшей части граждан.