Михаил Соколов - Искры

— Правильно, Ольга, — поддержал ее Ткаченко. — К нам прибыла казачья сотня, а кто ее послал? Власть, значит, правительство, самодержавие. Вот и выходит, что мы уже начали борьбу с самодержавием, а не только с хозяином завода. Так я понимаю.

«Ну, Иван Павлович, теперь держись… Левка разделает тебя под орех», — мысленно говорил Вихряй, ворочаясь на табурете, будто ему не терпелось поскорее высказаться.

Леон спросил его:

— Ты хочешь говорить?

Вихряй растерянно заморгал глазами.

— Я? Нет… Просто я согласен. с Ольгой и Ткаченко.

Леон сложил вчетверо листовку Ряшина, спрятал ее в карман и сказал:

— Давайте, товарищи, почитаем другую листовку. Твою листовку, Иван Павлович, пускать в дело не стоит: она неправильная.

— Это почему же? — сердито спросил Ряшин.

— А вчера агент губернского комитета ясно говорил почему.

Ряшин встал из-за стола и сделал вид, что хочет уходить.

— Я не могу быть председателем в таком случае, — заявил он. — У нас забастовочный комитет, а не политическая организация. Цыбуля и губернский центр не имеют права навязывать рабочим свою волю…

Леон резко прервал его:

— Цыбуля — представитель нашей партии и дает нам, рабочим, дельные советы. Не угодны они тебе — воля твоя…

Ряшин надел картуз и слегка поклонился всем:

— Можете разговаривать в том же духе, а меня прошу освободить от ненужной траты времени. Я не привык, чтобы юнцы читали мне лекции о том, как лучше ходить по земле грешной… Дай сюда мою листовку, и мы квиты, товарищ Дорохов.

— Это что же — бежать? В кусты бежать в такую минуту? — сверля Ряшина злым взглядом, спросил Леон.

— Почему «бежать»? Просто нам не по пути, только и всего, — ехидно ответил Ряшин.

Леон встал и возбужденно прошелся по комнате.

— Вот что, Иван Павлович, — обратился он к Ряшину, — если ты расклеишь свою листовку, мы… мы поведем с тобой борьбу. Как смеешь ты, передовой человек, так поступать в этот момент? Рабочие играют в лото, гуляют, не знают, что им делать, а мы не можем указать людям верный путь. Какие же мы после этого социалисты?

— Ты молокосос, — холодно ответил Ряшин, — и тебе надо еще самому учиться, прежде чем поучать других. Злостной демагогией занимаешься… И я, конечно, скажу об этом, где следует.

Леон задрожал от обиды, язвительно спросил:

— В полиции, что ли?

— Э-э, ты начинаешь ругаться… Не советую. Ты еще придешь ко мне, молодой человек.

Ряшин ушел.

Утром следующего дня на стенах завода и на заборах появилась листовка за подписью: «Бастующие рабочие». Патрулировавшие казаки сорвали ее. А вечером Вихряй, Ткаченко и Ольга расклеили отпечатанные на стеклографе листовки с текстом Луки Матвеича и за подписью «Заводской стачечный комитет» и «Югоринский комитет Российской социал-демократической рабочей партии». Листовка кончалась требованием восьмичасового рабочего дня и лозунгами: «Долой кровавый разбой полиции и казаков! Да здравствует свободная стачка рабочих!»

В центре города и возле завода листовку сорвали быстро, но в поселках она висела до полудня, пока ее не уничтожила полиция. Рабочие сняли со стен несколько листовок и пустили их по рукам.

В полдень Ермолаич и Вихряй, вручавшие требования директору завода, по выходе из конторы были арестованы, а вечером казаки приезжали к Горбовым и сделали обыск. Леон незадолго до их появления ушел на хутор к Степану Вострокнутову.

Еще через день были арестованы Ряшин и его друг, хранивший литературу кружка.

Казаки начали устраивать облавы. Окружив поселок, они задерживали рабочих, врывались в дома, под видом обыска потрошили сундуки, шашками вспарывали подушки и перины, а если рабочий жил на казенной квартире, — выбрасывали вещи на улицу. Каждого десятого из тех, кто не хотел идти на работу, задерживали и отправляли в полицейский участок. Но рабочие все равно не шли на завод.

Стачечный комитет послал директору завода для передачи хозяину требование прекратить глумление над народом, а по поселкам было расклеено обращение к населению с просьбой не поддаваться запугиваниям казаков. Обращение всюду было сорвано, и за его чтение люди подвергались аресту. Второе требование к Суханову тоже осталось без ответа.

Тогда члены стачечного комитета, выбирая часы, когда в поселках не было казаков, начали ходить по домам, агитировать и убеждать рабочих не выходить на работу. Но по поселкам распространялись невероятные слухи о высылке всех забастовщиков в Сибирь, о том, — что в Югоринск едут войска с пушками, что на завод Суханова из России уже направляются рабочие с других заводов, и не было двора и семьи, где люди не были бы охвачены тревогой и страхом за себя или близких.

Так длилось шесть дней. На седьмой день, ничего не добившись, напуганные действиями властей, люди пошли на завод. Стачечный комитет вынужден был выпустить объявление о прекращении стачки.

Было морозно, падал мелкий, колючий снег.

Над заводом, над потухшими печами и черными трубами, кружилось и горланило воронье.

У заводских ворот, охраняемые казаками, в шубах сидели за столами мастера завода. Перед ними были списки рабочих, карандаши, перочинные ножи. Снег сыпался на столы, на списки, но мастера стряхивали его и, стараясь перекричать друг друга, выкрикивали:

— …Следующий!

— …За ворота! Следующий!

— …Пропущай!

К столу мастера Шурина подошел Александров. Шурин взглянул на него, хихикнул:.

— А-а, господин старшой? Старшой забастовщик? Иди-ка вон туда, — кивнул он в сторону степи за заводом. — Там тебе, может, больше заплатят.

— Как, то есть, иди? — спросил Александров.

— Тебе сказано — иди, значитца. иди, — сказал, подходя к нему, чубатый казак.

— Следующий! — кричал Иван Гордеич. — Фамилия? Номер? — И, найдя фамилию в списке, примирительно говорил: — Иди в цех… Да благодари бога и вперед думай своей башкой.

— Следующий!.. Фамилия?

— А-а, бунтовщик? За ворота, с собаками повой.

— Сам ты собака!

— Проходи, не задерживай, — выталкивал рабочего на улицу казак с винтовкой.

— Что ты меня уговариваешь? Ты будешь мою семью кормить? Изверги вы, богом проклятые!

Казак взял рабочего за руку и, оглянувшись, тихо сказал:

— Иди-ка добром да скажи своим, чтоб не очень буянили. Сотник приказал спуску вашему брату не давать.

— Следующий!.. Номер? Фамилия? — крикнул Иван Гордеич.

— Колосова Ольга…

Иван Гордеич глянул на Ольгу поверх очков, поискал в списке фамилию и показал крест, поставленный рядом с ее рабочим номером. Укоризненно покачав головой, он достал из кармана резинку и стер крест.

— Проходи…

Ольга отошла в сторону и остановилась, ожидая, пропустят ли Леона и Ткаченко.