Михаил Соколов - Искры

После стачки владелец завода Суханов рассчитал полторы тысячи рабочих. Более пяти тысяч человек остались без средств к существованию. Рабочие и их семьи были обречены на голод. Рассчитанные с утра до вечера стояли у главной конторы и возле заводских ворот, ожидая каких-нибудь вестей о приеме, толпами ходили на квартиры мастеров, инженеров, начальников цехов с просьбой дать хоть какую-нибудь работу, но никто ничего им не обещал. Директор завода запретил принимать рабочих для второй смены, сославшись на то, что изготовленная продукция покрывает спрос, а новых заказов не поступает.

Вскоре прошел слух, что на заводе получен крупный заказ на трубы для Москвы. Слух распространился далеко по округе, и в Югоринск стали стекаться безработные из других городов и местечек — с заводов Юма, Бельгийского акционерного общества, даже с берегов Азовского моря, с судостроительного завода. Не имея ни знакомых, ни денег, приезжие днями толпились у главной конторы или ходили по поселкам и просили милостыню, а вечерами направлялись на вокзал и спали там на диванах, на полу в залах.

Так длилось несколько месяцев. Директор завода опять снизил расценки, но в мартеновском цехе сталевары отказались работать. Тогда директор велел передать в цех, что он немедленно рассчитает всякого, кто хоть один час не будет работать, и сталевары продолжали варить сталь. Потом кто-то распустил слух, что завод Юма получил заказ на рельсы, и безработные двинулись в соседний городок — кто поездом, кто попутными подводами, а кто пешком по размякшей весенней дороге.

Опасаясь, как бы безработные вовсе не разъехались из Югоринска, директор завода распорядился принимать квалифицированных рабочих.

В это время Леон приехал домой. Алена встретила его со слезами радости на глазах. Много пережила она и передумала за это время, и единственное, что ее волновало сейчас, это надолго он приехал или нет.

— Совсем, конечно, — улыбнулся Леон на ее вопрос и заметил: от уголков беспокойных, горящих глаз ее к вискам протянулись мелкие морщинки. И у него защемило сердце от жалости.

Алена прильнула к нему, тихо проговорила:

— Исстрадалась я по тебе. Ты… простишь меня, Лева? Я никогда больше не буду становиться поперек твоей дороги.

Леон растроганно обнял ее.

Несколько дней он провел дома. Ткаченко зашел уже на второй день по приезде и рассказал о всех новостях. Леон узнал, что Лука Матвеич утвердил созданный Чургиным кружок искровцев и сам провел несколько бесед. Но и выпущенный из полиции Ряшин не распустил своего кружка, а лишь переименовал его в социал-демократическую группу Югоринского завода.

— Чем кончилось дело Лавренева? — спросил Леон.

— Приговор был: на каторгу, — ответил Ткаченко. — Поляков добивается пересмотра дела.

— Александров, Вихряй как устроились?

— Вихряй с Ермолаичем двинулись на Кавказ, а Александров работает тут неподалеку, на заводе Юма, — Лука Матвеич и там создал кружок. Степан поступил в литейный цех.

— Далеко забрались Вихряй и Ермолаич. Впрочем, Ермолаичу не привыкать. Он всю Россию пешком исходил. Ничего не пишут они?..

— Вихряй пишет из Батума, что устроился он там вроде ничего. Намекает, что у них то же самое было, что и у нас. Да ты попроси у его жинки письмо.

Жена Вихряя пришла и принесла письмо. Леон прочитал в нем:

«…Работаю на заводе Ротшильда. Недавно тут такое же началось, как и у нас, только прицел был не в галиных, а на самую верхушку, — неумело сообщал Вихряй, — Ходили по городу, как на праздник какой. Много народу забрали на казенные харчи. После этого опять тысячи людей ходили по улицам. Есть тут один человек, зовут его К. Смелый человек…»

Несколько дней спустя приехал агент губернского центра с письмом от Луки Матвеича и привез прокламацию о политической демонстрации рабочих в Батуме.

И Леону стало понятно: далеко на юге России рабочие поднялись на борьбу против самодержавия и руководит этой борьбой «товарищ К.», о котором сообщал Вихряй, Лука Матвеич в своем письме тоже писал о нем. Кто был этот человек, неведомо было.

Отпечатав листовку, Леон отдал часть тиража агенту, прочитал ее на сходке членов нового кружка, а Ольга и Ткаченко разбросали ее по цехам завода.

Батумская демонстрация взволновала Леона. В Харькове, в Киеве рабочие и студенты тоже ходили по городу с красными флагами. В Петербурге рабочие Обуховского завода вступили в настоящее сражение с полицией и жандармами. «А у нас дальше ряшинских „просветительных“ разговоров дело не шло и даже стачку не сумели как следует провести, — мысленно рассуждал он и тут же себе отвечал: — Нет, мелко мы еще плаваем, не пустили еще корни в гущу рабочих. Будь у нас такой руководитель, как Лука Матвеич и Чургин, тогда совсем другое было бы дело!» Но чем больше он размышлял об этом, тем соблазнительнее казалась мысль: «А что, если в Югоринске устроить демонстрацию, с красными флагами, с речами против властей и царя?..»

Как-то Леон поделился своими мыслями с Ткаченко.

— Большое это дело, Леон, такое выступление, а силы у нас еще очень и очень малые, — сказал Ткаченко. — Тут надо выступать всем заводом. Пожалуй, без Ивана Павлыча в этом деле не обойдешься… А мысль твоя мне нравится.

Леон помнил слова Ряшина: «Ты еще придешь ко мне, молодой человек», — унизительные, высокомерные слова. И вот он должен идти к нему на поклон. Ничего Леон не ответил Ткаченко, но на другой день отправился к Ряшину.

Ряшин жил в городе с женой, в собственном доме из трех комнат, с садиком и палисадником. Он встретил Леона радушно, предложил ему чаю и похвалил за прокламацию:

— Заяц говорил, что переполоху ваши листовки наделали много. Мастера чуть станы не начали разбирать, все искали, не остались ли еще где-нибудь. Цыбуля, видно, составил?

— Цыбуля… А Заяц при чем тут? Он же защищал Галина. Или он уж в твоем кружке оказался?

— В моем… А что защитил тогда инженера, это даже хорошо. Вы тогда таких дел натворили бы в цехе — каторгой не отделались бы. Для нас с тобой важно, что он участвовал в забастовке, и это значит, что он человек нашей организации.

Леон пожал плечами:

— Весь завод участвовал в забастовке, так что же, мы Должны всех рабочих считать социал-демократами?

— Чем больше, тем нам лучше, а неустойчивые сами отойдут… Да, так как же это ты мне ничего не сказал, что будешь читать листовку на сходке? Нехорошо, Леон, не по-товарищески. Я все же руководитель организации, и наш кружок — социал-демократический. А Цыбуля новый создал, — с обидой сказал Ряшин.

Леон спросил Ряшина, как ему удалось освободиться из полиции.

— Сумел, значит, — усмехнулся Ряшин. — Поляков помог… и деньги. А ты где обитал это время?