Михаил Соколов - Искры

— Веселее шагай, — подбадривала она его. — Постарел, что ли?

— Отвык ходить. Все тело дрожит, как после хворобы какой.

— Ну, если устал, давай посидим.

— Мы и так опаздываем.

Ольга крепче взяла его под руку, и они пошли быстрее.

— Поляков кооптировал к нам бухгалтера, того, в синих очках, что расчеты выписывал стачечникам, — сказала она после некоторого молчания.

— Кулагина? — догадался Леон.

Ольга кивнула головой.

— Но он работает, будто переменился. И не узнаешь, что был экономистом.

— Не верю. Такие не меняются.

— Но тогда и Ивану Павлычу верить нельзя?

Леон не сразу ответил. Ряшин сидел вместе с ним, вместе они делили тяжесть заключения, и у них не осталось ничего такого, о чем бы они не переговорили.

— Иван Павлыч — другое дело, — возразил Леон. — Тот, кажется, понял свои заблуждения. А этот, в синих очках… Впрочем, увидим… Ты знаешь, что происходил второй съезд?

— Знаю.

— А больше ничего не знаешь?

Ольга почувствовала: Леону известно что-то большее, и насторожилась.

— Нет. А что?

Позади них послышался топот конских копыт, шум брички. Леон дернул Ольгу за руку, и они свернули в сторону от дороги.

— Но-р, рыжий! — услышали они голос Зайца и с недоумением переглянулись.

— Зайца я не приглашала, — сказала Ольга.

Леон немного запоздал и пришел, когда все уже были в сборе. Александров впустил его и Ольгу в дом, выслал из комнаты сына, чтобы предупредил в случае чего, и, вернувшись, взял Леона за плечи:

— Ну, коренной вальцовщик, какая она на казенных харчах была житуха? Вижу: плохая, очень плохая. Придется больше не пускать тебя действовать в открытую. Еще раз заремизят, и все.

Леон улыбнулся.

— Ничего, Александрыч. Мы народ живучий. Душа цела — и хорошо, а кости мясом обрастут, как говорится… Да и ты, я гляжу, постарел немного.

Рюмин крепко пожал руку Леона, а Кулагин так приветливо заулыбался, что Леон подумал: «Может быть, в губернском центре лучше знают людей?»

Александров налил каждому по стакану чаю, принес варенье в вазочке, пустую водочную бутылку поставил и, бросив на стол карты, сел под иконами.

Леон взял карты, медленно перетасовал их и отложил в сторону.

Все смотрели на его худое, бледное лицо и невольно вспоминали, каким он был до тюрьмы. Особенно внимательно наблюдал за ним Александров. Как-никак, он считал себя учителем и покровителем Леона и живо помнил молодого, любопытного шахтерского парня, быстрого, диковатого, в сморщенных, изрезанных углем сапогах. И вот перед ним сидел возмужавший, серьезный и спокойный человек в черной сатиновой косоворотке под распахнутым пиджаком и в таких же, как прежде, высоких сапогах.

— Товарищи, много времени мы не виделись, и многого я не знаю, — неторопливо начал Леон, как бы собираясь, с мыслями, и неожиданно предложил: — Расскажите каждый коротко, кто что делает в своих кружках… Начинайте, Леонид Константиныч.

Рюмин пожал плечами: к чему это? Но Леон кивнул ему головой, и он рассказал, что в организации затишье и нет никаких споров, что сходки происходят хоть и редко, но регулярно, и на них читается литература и проводятся беседы, что организация состоит из пяти групп по пять человек в каждой, что типография цела, но в ней больше печатаются листовки губернского комитета, — словом, повторил все то, что говорил Леону наедине.

Леон не задавал вопросов и, едва Рюмин смолк, попросил Кулагина тоже рассказать о своей работе, а когда Кулагин закончил свое сообщение, обратился к нему с вопросом:

— Кто состоит в вашей пятерке?

— Как — «кто»? Кружковцы. И их у меня не пятерка, а десятка уже.

— Новых вербовали?

— Пять человек: мой помощник, два других конторщика и двое рабочих. Предполагаю еще троих завербовать.

— Сами вербуете?

— Сам, разумеется.

Леон косо взглянул на Рюмина, как бы спрашивая: «Как же это? А комитет где?» — и продолжал:

— Как ваши кружковцы относятся ко второму съезду?

Кулагин пожал плечами.

— Все ждут итогов второго съезда.

— Каких итогов вы ждете?

— То есть как это? — удивился Кулагин и, сняв свои синие очки, стал протирать стекла. — Итогов, так сказать, принципиальной оценки положения дел в партии и той линии, которую проповедовала «Искра».

«„Той линии“… Так… Бывшие экономисты ждут оценки линии разгрома экономистов! Интересно», — подумал Леон, но не стал больше задавать Кулагину вопросов.

— Теперь я скажу, товарищи, — заговорил он негромко, — только вам пока, не для разглашения в группах… В тюрьме мы узнали, что второй съезд закончился… расколом, — произнес он совсем тихо и обвел взглядом каждого. — Большинство съезда пошло за товарищем Лениным, меньшинство — за Мартовым.

Рюмин, Ольга и Александров наклонили головы, а Кулагин смотрел на Леона, и лицо у него то расплывалось в улыбку, то делалось серьезным.

— Позвольте… как это — «расколом»? — спросил он и улыбнулся. — Вы изволите шутить, Леон? Или… — опять сделал он серьезное лицо.

— Я не комедию представляю, а веду заседание комитета, товарищ Кулагин, — хмуро ответил Леон и встал.

— Да, но я не понимаю, о чем речь! — пожал плечами Кулагин.

— О партии речь, товарищ Кулагин, о судьбе Российской социал-демократической партии.

Кулагин вытер очки, надел их и, подвинув к себе стакан чаю, положил в него варенья и торопливо зазвенел ложечкой.

В комнату вошел сын Александрова и сообщил:

— Заяц приехал.

На этом заседание комитета и кончилось. Рюмин, Кулагин, и Ольга спрятались в коридоре. Александров убрал лишние стаканы, стулья. Выйдя на улицу, он вернулся в комнату вместе с Зайцем, а члены комитета ушли из коридора в сад.

— А-а, кого вижу! — воскликнул Заяц, идя навстречу Леону. — А я еду с земляком на рыбалку и решил твоего учителя прихватить… Может, и ты поедешь?.. Фу, как ты накурил…

— Насиделся в тюрьме без папирос, так одну за другой палю, — ответил Леон и подумал: «Неужели провокатор?»

В этом году на заводе Суханова была пущена тридцатитонная мартеновская печь, на завалочной площадке появилась первая завалочная машина, а для вновь построенной электростанции из Германии прибыла турбина мощностью в четыре с половиной тысячи лошадиных сил, и на станции работа закипела в две смены.

Но особенно спешно строился рельсобалочный стан. Ходили слухи, что Суханов получил крупный заказ на поставки для Маньчжурии но рельсы или что другое будут катать на новом стане, этого никто не знал, да это никого и не интересовало. Интересно было то, что на завод принимались все новые и новые люди и о снижении расценок не было больше и речи.

Рюмин начинал подозревать, что начавшееся оживление связано с политикой царизма на Дальнем Востоке, с планом создания «Желтороссии» в Маньчжурии, и однажды заговорил об этом с Леоном.